Оспорь меня, если сможешь

Суды в России продолжают сталкиваться с проблемой применения общих норм Гражданского кодекса и специальных норм закона о банкротстве при оспаривании сделок. Норма о добросовестности является общей и может применяться к любым правоотношениям. Но каковы в таком случае особенности специальных норм о подозрительных сделках? Какие критерии их отличают?

Данная коллизия возникла в 2010 г., когда Верховный суд Российской Федерации (ВС) принял постановление пленума № 63, которое касалось применения норм о недействительности сделок во время процедуры банкротства. ВС разъяснил, что наличие специальных оснований в законе о банкротстве не исключает возможности признания сделки ничтожной по общим основаниям, предусмотренным Гражданским кодексом (ГК).

Согласно постановлению пленума, применить нормы ГК (в частности, статьи 168 и 10) можно в том случае, если действия участников сделки связаны с нарушением общих принципов добросовестности или со злоупотреблением правом.

С момента принятия постановления прошло почти 15 лет, но такая ситуация до сих пор вызывает путаницу. Ее причина – в отсутствии критериев и границ между понятиями «недобросовестное поведение» и «подозрительная сделка». Вопрос этой грани вызывает много противоречий и в судебной практике.

Согласно ГК, действия, где есть злоупотребление правом, можно отличить по двум особенностям. Во-первых, у них нет другой цели, кроме причинения вреда третьим лицам. Во-вторых, они противоречат нормам морали, принципам разумности и здравым ожиданиям других участников гражданского производства.

Специальные нормы закона о банкротстве касаются подозрительных сделок. В этом случае их целью должно быть причинение реального вреда кредиторам. Однако одного умысла тут недостаточно. Чтобы сделку признали подозрительной, необходимо установить факт причинения вреда. В итоге здесь надо учитывать и субъективные, и объективные стороны сделки.

Мы видим, что критерии для признания сделки подозрительной часто пересекаются с понятием «злоупотребление правом». Это приводит к путанице между общими и специальными основаниями оспаривания. Тем более странно выглядит такое отождествление и потому, что подозрительная сделка – оспоримая, а сделка, совершенная со злоупотреблением, является ничтожной с момента ее совершения и не влечет никаких юридических последствий.

В конечном итоге неосмотрительность в этом вопросе может сыграть злую шутку и привести к подрыву гражданского оборота. Там, где нет злоупотребления, суд может обнаружить его. В таком случае он допустит применение последствий недействительности ничтожной сделки за пределами периода ее оспаривания. Несмотря на то, что установление таких исключительных случаев – прерогатива судов, видится, что в целом это соответствует концепции допустимости разделения оспаривания сделок по общегражданским и специальным основаниям.

Я думаю, что такую неопределенную ситуацию можно объяснить строением самих правовых актов. Норма о недопустимости злоупотребления правом – общая, а потому заведомо включает в себя содержание специальной нормы о подозрительных сделках. 

Видится хорошей идеей создание таких критериев, которые могли бы четко обозначить, в каких ситуациях следует использовать общие нормы ГК, а в каких – специальные нормы закона о банкротстве. Это могло бы способствовать созданию справедливого баланса интересов должников и кредиторов. Сроки оспаривания и понимание добросовестности действий тоже бы стали яснее. 

На данный момент верным решением для судов является анализ каждого конкретного случая. Так, каждый раз надо проверять сделку на то, не нарушает ли она нормы морали и справедливости и нет ли в действиях должника явных признаков злоупотребления по отношению к другой стороне.

Пока суды применяют специальные нормы о банкротстве при оспаривании сделок чаще. Но все же встречаются и случаи, когда используются общие нормы гражданского права из-за их более широкого и абстрактного характера.

Общие нормы не могут подменять специальные, поскольку именно последние определяют приоритет в правовом регулировании.