Подозрение на опасный вирус и малярия: как лечили спортсменов на Олимпиаде-1980

В разгар Парижа-2024 «Кинопоиск» выпускает сериал об Олимпиаде-1980 – первые два (из восьми) эпизода «Игр» режиссера Евгения Стычкина добавили в подписку 3 августа. А 1-го в сервисе «Букмейт» появилась книга «Свидетели Игр», а также ее аудиоверсия, озвученная актерами Сергеем Чонишвили, Михаилом Хрусталевым и Аллой Човжик.

«Свидетели Игр» – это дополненный полезными историческими справками сборник интервью с очевидцами/участниками московской Олимпиады. 15 героев для книги разговорили историк спорта Станислав Гридасов, журналист Марина Крылова и руководитель спецпроектов медиа «Кинопоиска» Юрий Сапрыкин.

Одним из самых интересных собеседников стал эпидемиолог, доктор медицинских наук Михаил Фаворов, который в 1980 г. заведовал инфекционным отделением медцентра Олимпийской деревни. Его интервью (в сокращенной версии) «Ведомости. Спорт» и выбрал для публикации.

– С точки зрения врача-инфекциониста, на что надо было обращать внимание при подготовке к Олимпиаде?

– Прежде всего никогда еще у нас не было такого количества африканских спортсменов, тем более из стран, где не был развит профессиональный спорт. Например, у меня был больной из Мозамбика. Я его спрашиваю: «Что ты там делаешь?» – «Я пилот, летаю на отдаленные базы». А мы знаем, чьи там были базы. То есть его за хорошую службу наградили поездкой в Советский Союз в качестве спортсмена, якобы он был боксером. А на самом деле он возил оружие повстанцам. Вот такие были участники, и, надо сказать, советское правительство это понимало. Поэтому где-то с середины 1978 г. у меня началась усиленная подготовка по тропическим болезням.

– Медицинский центр в Олимпийской деревне – что это было такое? От чего там лечили? Если я спортсмен из Мозамбика и у меня заболел зуб или я специально приехал из Мозамбика, чтобы вылечить зубы, потому что в Москве это бесплатно, – я мог в Олимпийской деревне это сделать?

– Предполагалось, что у всех спортсменов и обслуживающего персонала должен быть непосредственный доступ к врачу любой квалификации, включая стоматолога. Но как это было устроено? Пришел спортсмен, на него смотрят: он может выступать с таким зубом? Если не может, давайте отправим его в Московский институт стоматологии, пусть ему вырвут зуб. Врачи в этом центре были диспетчерами, лечение там не предусматривалось. Конкретно наша задача была – не пропустить инфекционное заболевание, при первом подозрении отправить больных в соответствующие стационары, где были подготовлены специальные корпуса. Потом мы, как центр Олимпийской деревни, должны были проверять и готовить врачей, которые работают в отелях. У меня были два молодых доктора, Вера и Наташа, обе сейчас профессора и заведующие кафедрой в Москве. Я говорил: «Наташа, ты сегодня поедешь в «Спутник», устрой им там геморрагическую лихорадку или чуму. Она приходила в медпункт, рассказывала, какие у нее симптомы. Если врачи не соображали, их наказывали, могли вообще убрать с работы. А если соображали, я писал докладную в горздрав: мол, хороший у вас врач, молодец, у Наташи легочную чуму нашел».

Расскажу, как инфекционное отделение впервые получило известность в спортивном мире. Главное здание центра было пятиэтажное, и все этажи были заняты бесконечными приборами спортивной медицины. Для костей, для ноздрей, для проверки кислородного насыщения, чего там только не было.

А надо сказать, что спортивный врач – это оксюморон. Врач – это когда есть больные. А спортсмены здоровые как кони, поэтому врачи у них соответствующие, в болезнях простых людей особо не понимают. Что там может быть у спортсмена? Потянул мышцу? Надо ее помассировать или обезболить, чтобы завтра он мог опять бегать со своей клюшкой, играть в хоккей на траве. Так вот, в один прекрасный день я прихожу на утреннюю пятиминутку и слышу, выступает проктолог: пришел человек из Анголы, у него воспаление околокишечной жировой клетчатки. Полечили, все нормально. На следующий день слышу: ой, у него начались боли в мочевом пузыре, мы его отправили к урологу, тот нашел воспаление мочевого пузыря. Еще через день слышу, его опять отправляют к проктологу. Я поднимаю руку: может, вы его нам отдадите? У него мочеполовой шистосомоз! У него червяки ползают из прямой кишки в мочевой пузырь, а вы его по врачам гоняете. Вы же его так до смерти залечите.

Его отправили в Институт тропической медицины – а они отказались его лечить! Это потрясающе! Говорят: ты что, мы его сейчас вылечим, он домой приедет, на него эти червяки набросятся, он вообще сдохнет. А так он уже стабилизированный к этим червякам. Вот приедет домой, пусть дома лечится. Ну это уже было не наше дело, но после этого червяка наше отделение вышло на передовые позиции.

– Если к вам поступал человек с подозрением на инфекционную болезнь, какой дальше был регламент?

– Помню, к нам привезли парня из Нигера, как раз из сборной по хоккею на траве, с подозрением на малярию. У нее инкубационный период 20 дней, он поиграл и заболел. Мы его запихнули в специальную камеру из пластика, где он лежал под давлением, воздух из нее выходил через фильтры, которые не пропускали никакую болезнь. В этой же камере его погрузили в скорую помощь. И уже в больнице его поместили в бокс, тоже с фильтрами, на некоторое время, чтобы разобраться, малярия это или нет. Система была очень хорошо организована. Даже если я думаю, что это один вирус, а на самом деле это совершенно другой – у меня нет никаких лабораторных возможностей это выяснить, но я могу поставить предположительный клинический диагноз. И по этому подозрению в зависимости от инфекции предпринимаются соответствующие действия.

– Насколько врачи в Советском Союзе были осведомлены об инфекциях, с которыми им, возможно, предстояло столкнуться?

– Вы же понимаете, что советские врачи были самыми дешевыми врачами в мире. Куда они ехали? В Бенин, в Нигер, куда нормальный врач не очень-то и поедет. Правда, там с нами конкурировали кубинцы, но они были испаноговорящие, а наши в основном англоговорящие. Был Институт тропической медицины, который находился при Боткинской больнице на метро «Динамо», очень сильный. В общем, специалистов по тропическим болезням в СССР было достаточно.

– Был ли у инфекционистов перед Олимпиадой особый повод волноваться?

– Лет за пять до Олимпиады в Африке произошла вспышка марбургской лихорадки. Это такая инфекция, от которой умирали все до третьего контакта включительно. Это что значит? Сначала умирали те, кто заразился где-то в лесах. Потом умирали те, кто их вез и обслуживал. А после и те, кто обслуживал тех, кто обслуживал первых заразившихся. Был представлен отчет о том, что умерли даже те, кто видел кровь больных на расстоянии. То есть медсестра стелет кровать, в это время у больного берут кровь, и если она видела, как кровь взяли, она тоже умерла. Это был вариант Эболы, но гораздо страшнее. Хитрость зоонозной инфекции в том, что она сама прекратилась – до того как вирус получил массовое распространение. Но учитывая, что мы знали, кто и откуда приедет на Олимпиаду, было большое напряжение.

– Насколько у вас были широкие полномочия? Если бы вы обнаружили какую-то серьезную инфекцию, вы могли бы закрыть Олимпийскую деревню? Или вообще закрыть Олимпиаду?

– Мы подписывали бумаги об уголовной ответственности за нарушение противоэпидемических режимов. Что значит противоэпидемический режим? К нам пришел больной из Анголы, он был одним из активных деятелей МПЛА (Народное движение за освобождение Анголы. – «Ведомости. Спорт»). Такой активный парень, высокий, очень сильный. Он пришел с температурой под 40, кровь из десен, кровь в моче, мокрота с кровью. Я говорю Наташе: «Это геморрагичка». Она говорит: «А то я не знаю». И мы сидим в полном ужасе. По инструкции мы должны закрыть Олимпийскую деревню.

Я звоню заведующему эпидемиологического отдела: слушай, у меня больной, температура 40, кровь изо всех дырок. Но он не очень тяжелый для геморрагички, в принципе, у него может быть грипп. К тому же он избитый, проиграл вчера нашему бой за третье место по боксу, его так отлупили, что на нем живого места нет. И этот заведующий мне говорит: слушай, ты что мне звонишь? Ты либо мне подаешь экстренное извещение, и я закрываю Олимпийскую деревню, либо не подаешь, и тогда пошел ты... И объяснил, куда я должен пойти. И всё! Мы понимаем, что, скорее всего, это комбинация обычного гриппа с состоянием избитого, физически пострадавшего человека. Все всё понимают, но никому от этого не легче. Я сообщаю главному врачу, что вот у нас такой больной. Медицинский центр закрыли, двери перекрыли, решетки упали, персонал больше не имеет права никуда выйти.

Приехала специальная перевозка, гэбня ее не пропускает, ну, мы объяснили гэбне, что она тут больше не главная. Пришли два бугая в скафандрах, этот анголец чуть в обморок не упал. Я говорю: прости, брат, такое дело, придется тебе поехать в больницу, тебе поставят диагноз, все будет нормально. Запихнули его в эту камеру с фильтрами, а он еще не влезает туда, здоровый как черт. Его унесли, а мы сидим. Кто детям звонит, кто родителям, я с медицинским начальством разговариваю. Умирают все до третьего контакта, вы помните, да? Час сидим, два сидим. Через четыре часа звонят из больницы и говорят, что взяли мазок из носа и из него был выделен вирус гриппа. Медицинский центр опять открылся, мы налили, отпраздновали это дело и пошли дальше работать. А если бы не нашли грипп, это могло бы затянуться очень надолго. Но это наша работа.

[…]

– Случай с подозрением на геморрагическую лихорадку за время Олимпиады был самым серьезным?

– Смотря как понимать серьезность. Этот случай был серьезный, но кончился для нас хорошо. И он был чисто медицинский, у меня все было под контролем. А вот первый случай дизентерии в Олимпийской деревне – это было неприятно. Никарагуанский спортсмен Хосе Малина, боксер легкого веса, летел с соревнований из Гватемалы с двумя пересадками. Оказался в Олимпийской деревне, и тут у него началась такая хорошая профузная диарея. Мы поставили диагноз, отправили в больницу, его положили там в бокс, стали лечить. Все было нормально. Но он позвонил и рассказал об этом своему тренеру. И на следующий день по «Голосу Америки» вышла злобная передача, как в Олимпийской деревне уже заразили спортсмена дизентерией, ничего-то эти русские не могут. После чего соответствующие органы позвонили в медицинский центр Олимпийской деревни и говорят: приходите, будем обсуждать. Я составил таблицу, как он летел, какой инкубационный период, когда он мог заболеть. Получалось, что он заразился на пересадке в Париже, потому что от заражения до начала болезни не могло пройти меньше 12 часов. И дальше мы с Марковым приехали и давали объяснения под камеру, Марков говорил, что я ему рассказал, а я сидел рядом и кивал головой. Вот это было неприятно. Черт его знает, чем это могло закончиться, но, к счастью, все обошлось.

– А был ли контроль за продуктами, которые привозили на Олимпиаду?

– Была специальная комиссия, которая решала, откуда можно привозить фрукты, они закупали специальные партии, их проверяли и давали разрешение. Про это тоже есть история. За день до открытия Политбюро приехало в Олимпийскую деревню. Нас всех распределили, кто где дежурит. Куда должны идти инфекционист и эпидемиолог? Конечно, в ресторан. Ну, вы представляете, что такое 1980-е годы. Я никогда в жизни до этого не видел фанту или кока-колу. Говорю эпидемиологу: а откуда ты знаешь, что все это не отравлено? Он говорит: не волнуйся, те, кто это прислал, отвечают головой. Ну вот, мы стоим, и тут входит большая группа людей во главе с дорогим Леонидом Ильичом. А ресторан огромный. В основном спортсмены питались у себя, звонили в ресторан, им приносили еду. Но если хотели, шли в ресторан и тут гуляли. Алкоголя не было, это было запрещено. Хотя, конечно, все его проносили. Леонид Ильич прошел по ресторану и говорит Романову (Григорий, член политбюро ЦК КПСС. – «Ведомости. Спорт»): давай попробуем, чем их тут кормят. А это было не запланировано, их должны были дальше на банкет вести. Гробовое молчание. Потом выходит ответственный за питание Олимпийской деревни и говорит: Леонид Ильич, мы не готовились, но сейчас обязательно дадим вам попробовать. Побежали и принесли откуда-то гору пирожков. И мой сосед эпидемиолог идет прямо к главному охраннику и говорит: не стреляйте, если это пирожки с мясом, я у него отберу, не дам ему есть. Охранник берет пирожки, ломает – а там рис, лук, яйца. Хорошо, значит, можно.

– Вы говорили, что все проносили на территорию алкоголь. А как проносили? Через дырки в заборах?

– Вы что, какая дырка?! Меня однажды чуть не пристрелили. Я выхожу, на улице дождь, а у меня был зонтик уникальный, складной, сестра из Венгрии привезла в подарок. Я открываю зонтик, его ветром вырывает из рук, зонтик летит к забору. Я за ним. И тут слышу: «Стой, стрелять буду!» Через три дня только зонтик вернули. Всё разобрали, посмотрели, убедились, что это не было попыткой проверить лазерную сигнализацию. Это вам не шутки, все было очень строго. Но, видимо, на алкоголь смотрели сквозь пальцы.