«Повышать производительность невыгодно и даже опасно. Но надо»

Производительность труда – показатель того, насколько люди умны и умелы. И этот показатель у России не очень хорош. Рынок труда зарегулирован, а бизнес-климат недружелюбен, повышать производительность компаниям невыгодно и даже опасно, говорит главный научный сотрудник ИМЭМО РАН, замдиректора Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, член-корреспондент РАН, доктор наук Ростислав Капелюшников.

Если свести обсуждение экономической политики в России к двум словам, это будут «зарплаты» и «цены», – написал экономист Константин Сонин в колонке в «Ведомостях» еще в 2008 г. Тогда, в «тучные», как принято сейчас говорить, годы, зарплаты росли очень быстро, но и производительность тоже росла. «Если в 2020 г. в российских гостиницах в холле не будут сидеть охранники – как они не сидят в гостиницах в развитых странах (портье может вызвать полицию), – вот она и будет, высокая производительность труда», – писал Сонин.

Теперь зарплаты растут очень медленно, но и производительность стагнирует. Дешевая рабочая сила делает невыгодными вложения в инновационные технологии и тормозит рост производительности, объясняла вице-премьер Ольга Голодец, курирующая социальный блок правительства, в интервью РБК на ПМЭФе в этом году. По ее данным, минимальную зарплату получают 4,9 млн человек. «Вопрос: чем занимаются эти люди?» – говорила вице-премьер.

«Выпуск растет, когда мы становимся умнее»

– Для начала давайте определимся, что такое производительность. Грубо говоря, это косвенный измеритель того, насколько мы умны, насколько мы из одного и того же количества ресурсов можем сегодня сделать больше, чем вчера. То есть выпуск растет не потому, что мы затрачиваем больше сил, а потому, что мы стали умнее.

Понятно, что производительность можно измерять по-разному. Мы берем и делим выпуск на затраты труда (количество отработанного времени или численность занятых) – это производительность труда. Но мы затрачиваем, и можно (и нужно!) делать поправки на затраты других факторов производства: капитал, человеческий капитал и проч. И когда мы очищаем показатель производительности от влияния всех этих факторов помимо труда, то, что остается, – это уже совокупная или многофакторная производительность, именно она и показывает, насколько мы стали умны. Но движутся оба эти показателя в большинстве случаев, хотя и не всегда, параллельно.

– Передовые страны находятся на фронтире технологического прогресса, на границе производственных возможностей. Они могут повысить производительность, только двигаясь вперед, развивая знания, технологии и т. д. То есть сдвигая эту границу. Это, конечно, очень сильное упрощение, но в целом это так. (Тут стоит пояснить, что в современной экономической теории термином «технологический прогресс» обозначаются не только новые технологии, но и новые управленческие практики, новые принципы организации труда, изменения в институтах и т. д.).

Страны, которые отстают, достигают роста производительности труда не столько за счет сдвига границы технологических возможностей, сколько за счет того, что начинают перенимать те технологические достижения, управленческие практики или институты, которые уже есть в передовых странах. Это догоняющее развитие.

– Безусловно. Но и внутри экономик ситуация неоднородная. Даже внутри одной отрасли есть фирмы-передовики, у которых высокая производительность труда, и отстающие, у которых она низкая.

Таким образом, производительность можно поднять, уменьшив ее вариацию между фирмами, находящимися внутри отдельных секторов и отраслей. Например, если отстающие фирмы будут перенимать опыт и технологии лидеров. Или если фирмы-аутсайдеры будут вымываться с рынка естественными силами конкуренции и освободившиеся ресурсы будут перетекать к фирмам-лидерам. И в том и в другом случае вариация в показателях производительности в отдельных секторах уменьшится и средний уровень производительности в экономике возрастет.

«России мешает зарегулированность»

– Их очень много. Впрочем, есть стандартный набор, на который, как правило, обращают внимание больше всего.

Первый фактор, который обычно учитывается, – это человеческий капитал или динамика образования рабочей силы. Если производительность людей с лучшим человеческим капиталом, т. е. с более высоким уровнем образования, выше – а это в общем так, – то чем быстрее растет доля людей с хорошим образованием, тем быстрее идет вверх производительность.

Второй фактор – капиталовооруженность труда, с каким количеством оборудования и какого качества работает в среднем человек, занятый в экономике. Сейчас выделяют капитал традиционного типа и информационного типа (вложения в ИКТ).

Третий фактор, который часто не учитывается в обычных разговорах о производительности, но принимается во внимание современными исследователями, – реаллокация ресурсов (от англ. «перемещение», «перераспределение»).

Ну а вклад в рост производительности самого технологического прогресса – это все, что остается уже после этого.

– Сильная зарегулированность товарных рынков и рынка труда в России мешает быстрой реаллокации ресурсов из малопроизводительных фирм, неэффективных секторов в высокопроизводительные фирмы, высокоэффективные секторы. Тем самым один из факторов повышения производительности у нас работает слабее, чем мог бы, или в каких-то случаях вообще работает контрпродуктивно. Точно так же она мешает созданию новых фирм, готовых экспериментировать с новыми идеями, новыми технологиями.

– Смотря что понимать под «последними годами». Скажем, с 2000 г. на рынке труда произошли просто астрономические изменения, что бы ни говорили некоторые экономисты и бизнесмены.

Упала доля занятых в самых низкопроизводительных отраслях типа сельского хозяйства. Резко сократилась доля людей, которые заняты низкоквалифицированными видами труда. Сильно возросла доля занятых, имеющих высокий уровень образования. Такая реструктуризация занятости в период бурного роста нулевых шла очень быстрыми темпами. После 2008 г. темпы существенно ослабли, но направление сдвигов осталось все же правильное – от меньшей эффективности к большей.

– Рос уровень образования. Неэффективные секторы, как я уже сказал, сбрасывали занятость, а секторы, где уровень производительности труда выше, – добирали. Это не значит, что переток происходил в буквальном смысле и человек переходил из одного сектора в другой – это одна из возможных форм реаллокации, но не доминирующая. Чаще бывало так, что человек работал в сельском хозяйстве, достиг пенсионного возраста и ушел с рынка труда. А в это время на рынок труда вышел человек с высшим образованием, который устроился в IT-отрасли и имеет гораздо более высокий уровень производительности.

Сдвиги с точки зрения распределения рабочей силы и сейчас идут в правильном направлении, но не настолько быстро, чтобы обеспечить нам шансы на приближение к тем странам, где уровень производительности труда в 3–4 раза выше.

Процессы идут, но с затруднениями, идут, несмотря на серьезные барьеры, которые постоянно воздвигаются государством на этом пути.

«Одно неверное слово приводит к многомиллионным искам»

– Если воспользоваться «старосоветской» терминологией, то можно было бы сказать, что у нас проблема производительности практически всегда понимается как технико-экономическая, тогда как на самом деле эта проблема политико-экономическая. Чтобы производительность росла, должны быть люди, которые заинтересованы в том, чтобы этот процесс шел. То есть люди, которые надеются, что, применив новые технологии, проведя обучение рабочей силы, внедрив новые управленческие практики, они получат на это достаточно высокую отдачу, и потому готовы нести связанные с этим риски.

Но в нашей стране все делается для того, чтобы эти риски приумножить, чтобы это было невыгодно и даже опасно.

Если в стране существует такой недружественный бизнес-климат, как у нас, то странно, что вообще эти процессы идут в правильном направлении.

– Да, в частности, у нас сверхжесткий контроль за выполнением трудового законодательства. Одно неверное слово в названии отдела компании, занимающегося техникой безопасности, может повлечь многомиллионные иски. В итоге компаниям становится невыгодно создавать новые рабочие места и занятость перетекает из корпоративного сектора в некорпоративный. Это как раз тот случай, когда реаллокация идет в контрпродуктивном направлении.

– Проблема зарегулированности возникает не столько из-за того, что написано в законах, сколько из-за того, что написано в регламентах ведомственного типа и как люди, отвечающие за контроль выполнения этих регламентов, ведут себя по отношению к предприятию. Со временем зарегулированность только нарастает.

«Экономический национализм до добра не доводит»

– В России тяжело не уволить работника, а уволить в полном соответствии с законодательством, а это немного разные вещи. Опция – поставить работника в такие условия, чтобы он уволился сам, – была и остается.

Это ответ рынка на зарегулированность, ее оборотная сторона – рынку нужен резерв гибкости. И, с моей точки зрения, высокая доля переменной части оплаты труда – это скорее хорошо, чем плохо. Когда заработок работника привязан к результатам его труда или результатам деятельности фирмы, то это обычно благо для производительности. Если бы в наших условиях еще и это было жестко зарегулировано, было бы совсем тяжело.

– Конечно. Вообще, экономический национализм еще никогда никого не доводил до добра. Можно в течение какого-то времени играть с этой идеей, но в долгосрочной перспективе это тупик. К чему она приводит, наглядно продемонстрировал мировой опыт в 30-х гг. прошлого века.

– Рынок труда, как ни странно, здесь не решающий фактор. Надо менять всю политико-экономическую структуру. А иначе ничего не получится. Вместо экономического национализма должна быть ориентация на открытую экономику. Вместо того чтобы силовые структуры контролировали весь бизнес снизу доверху, вмешательство силовых структур в экономику должно быть исключено.

Законодательство не должно стреноживать рынок. Не должно быть тотального политического и силового контроля над экономикой. Иначе будут расти и развиваться только компании, находящиеся под патронатом государства. &

Текст: Екатерина Мереминская