Людмила Алябьева: «Моду со скрипом включили в список пострадавших от коронавируса отраслей»

С Людмилой Алябьевой, культурологом и историком моды, мы планировали интервью давно. Обсудить было что. Алябьева – филолог и культуролог, с 2006 г. она шеф-редактор единственного в стране академического журнала о моде как глобальном социокультурном явлении «Теория моды: одежда, тело, культура» в издательстве «Новое литературное обозрение». Дисциплина «теория моды» занимается ее изучением в широком контексте как символического языка – в таких ракурсах, как телесность, визуальное восприятие, массовая культура, политика, экономика. За исключением Алябьевой и ее авторов, так глубоко моду в России не анализирует почти никто. В дополнение к журналу она стала редактором одноименной серии книг в издательстве «Новое литературное обозрение», где на протяжении 10 лет выходят работы главных российских и мировых профильных авторов. Позже Алябьева начала преподавать теорию моды в Британской высшей школы искусства и дизайна и в Шанинке (Московская высшая школа социально-экономических наук, МВШСЭН). А три года назад стала руководителем Аспирантской школы по искусству и дизайну Высшей школы экономики (ВШЭ). В России это единственное профильное образование с международным дипломом PhD.

Для первого интервью мы встречались в марте. Предметом нашего разговора были изменения – в обществе, науке, образовании, моде и дизайне. А формальным поводом – намечавшаяся на начало апреля научная конференция «Теории и практики искусства и дизайна: социокультурные, экономические и политические контексты». Ее темами также должны были стать новые практики в искусстве, дизайне, моде и связанных дисциплинах.

Но пандемия внесла свои коррективы: запланированную конференцию перенесли, а обучение ВШЭ переехало в онлайн. Удивительная ирония: за короткое время многое из того, что еще месяц назад было актуальной повесткой, ушло, как будто и не было. Оказалось, что пора фиксировать новую реальность.

– В той части, с которой знакома я, ВШЭ перешла в онлайн. Это случилось в катастрофически сжатые сроки, в буквальном смысле одним днем. Я сама (как и мои коллеги по Школе дизайна НИУ ВШЭ) принципиально не делала перерыва, потому что мне казалось крайне важным сохранить связь со студентами и поддержать их в меру сил в эти непростые времена.

С одной стороны, то, что у нас есть такой инструмент, как онлайн, это здорово, нам с этим очень повезло. С другой – скорость и масштаб перемен, конечно, все переживают по-разному и этот инструмент не везде одинаково эффективно работает. Мы оказались перед лицом новой реальности, и это травматичный опыт, с которым нам еще предстоит работать.

Резкий переход в онлайн имеет свои очевидные минусы. Не все студенты появляются на лекциях. И я, во-первых, в любом случае с уважением отношусь к личному выбору студентов. А во-вторых, не исключаю, что их отсутствие может быть связано и с тем, что у них не все благополучно обстоит со связью. Про переход в онлайн говорят, как про само собой разумеющееся, и почему-то забывают, что далеко не у всех мощные компьютеры, хороший интернет. К сожалению, мы еще очень далеки от цифрового равенства.

Отдельная сложность в том, что у нас есть студенты не только гуманитарии и теоретики, но и дизайнеры, чья учеба предполагает практики и работу в мастерских. Это все, естественно, оказалось под большим вопросом.

– Сейчас кураторы-практики спешно переосмысляют курсы, переводят их в большей степени в диджитал или пытаются работать на том минимуме, который у всех под рукой дома. Я убеждена, что эта Zoom-эпоха приведет к абсолютно новым форматам. Некоторые уже появляются: фотографы работают с FaceTime, художники творчески переосмысляют Zoom и другие онлайн-платформы. Мы наблюдаем какой-то невероятный всплеск креативности эпохи карантина. С другой стороны, когда мастерские и лаборатории закрыты, отшить коллекцию или провести исследование дома представляется крайне проблематичным, если вообще возможным.

Но с исследовательской точки зрения сейчас интереснейший период, потому что мы стали свидетелями баснословных перемен. Мир, к которому мы привыкли, в одночасье закончился, и начался новый, непонятный и совершенно незнакомый, породивший новые слова, новые практики, новые чувствования. К примеру, ситуация самоизоляции и социального дистанцирования привела к появлению новых привычек и ритуалов, наши тела по-другому двигаются, наши гардеробы переформатировались, в обиход вошли маски, которые мгновенно стали частью модного высказывания и претендуют на то, чтобы им остаться.

– Говоря о перенесении, мы оперируем старой, доковидной логикой, когда нам казалось, что можно все планировать. Сейчас никто не знает, сколько все это продлится, а поэтому как переносить, на какое время?

Но вопрос эффективности обучения, безусловно, есть. Да, может, в том виде, в каком мы предполагаем усвоение знаний, многое потеряется. Конечно, любой материал нуждается в адаптации к онлайну. И оказалось, что, хотя мы все последние годы твердили как мантру «онлайн, онлайн», в реальности мало кто к нему на самом деле готов. Очевидно, что онлайн предполагает иные инструменты [чем офлайн], и мне кажется, что, когда мы войдем в какой-то очень условно нормальный режим, многие институции будут специально разрабатывать программу онлайна. Но не в том виде, как это предполагалось и часто делалось ранее, а продуманную именно с точки зрения логики онлайна. Потому что онлайн дает совершенно другую оптику, другую перспективу: что-то из привычного теряется, а другое, напротив, усиливается. С учетом наших новых пониманий надо будет корректировать материал и его подачу.

Но будущее скорее за смешанными форматами – тем, что называется blended: когда часть материала выдается онлайн, а что-то продолжают делать офлайн. И важно, чтобы новые программы как раз формировались с учетом логики и специфики и того и другого. Смешанное обучение уже не просто планы, это очень серьезно обсуждается, например, для ввода в магистерской программе в Шанинке, где я как руководитель программы приняла решение работать именно в формате blended. В том числе для того, чтобы расширить географию программы и охватывать не только столицу, но и регионы. Такой запрос был и раньше, но сейчас обстоятельства решительно подталкивают нас к скорейшей реализации обновленных форматов.

Если вернуться к остановке учебного процесса – не прерываться было важно не только и не столько из-за собственно учебного процесса. Продолжать быть вместе – это способ поддержки и солидарности, что ли. Сейчас для всех трудный период, но для молодых людей, особенно творческих, он может быть особенно травмирующим. Поэтому мне лично было важно продолжать оставаться с ними на связи. Может быть, имеет смысл ослабить дедлайны, упростить процесс сдачи экзаменов, пересмотреть оценочный инструментарий. Но ни в коем случае нельзя вовсе отменять занятия.

– В конце марта еще казалось, что мы сможем провести все в октябре. Теперь понятно, что сделать международную конференцию в офлайне в октябре скорее всего будет невозможно. Например, зарубежные коллеги точно до нас в октябре не доедут. Да и непонятно, как скоро мы сможем собираться больше чем по двое в офлайне. Поэтому мы и решили вместо одной конференции с мая проводить серию мини-конференций: одна запланированная секция как одна мини-конференция – аспирантская конференция пройдет в конце мая, теории и практики перформанса запланирована на 4 июня, game studies, мультимедиа, «место искусства» также пройдут в онлайн-формате.

Но помимо этой конференции в ВШЭ мы с коллегами по журналу «Теория моды» хотим провести еще одну – посвященную тому, что происходило и происходит с одежными и телесными практиками в период карантина. Многие коллеги, зарубежные и российские, уже откликнулись, так что планируем собраться в июне – понятное дело, в онлайне. Вообще, интересная штука: сейчас, когда отменилась международная мобильность и возможность реально встретиться с зарубежными коллегами пока что кажется весьма призрачной, общение с ними только интенсифицировалось, мы придумываем совместные программы, планируем исследовательские проекты, ридинг-группы. Мир для меня вдруг стал очень маленьким и сплоченным.

Что касается выходов журналов и книг – работа продолжается, но и здесь приоритет отдается электронным версиям. К примеру, новинка в серии «Библиотека журнала «Теория моды», «Космические одежды: мода в невесомости» Барбары Брауни, вышла аккурат к 12 апреля – правда, пока только в электронном формате.

«Держаться за старое мне не интересно»

– Да, конференция и ее повестка действительно очень амбициозные. Она задумывалась с момента открытия Аспирантской школы по искусству и дизайну НИУ ВШЭ как своего рода площадка поиска исследовательской идентичности для самой школы, способ нащупать основные сюжеты и направления развития. Принципиальное в конференции – объединение теории и практики. Это отражается и в содержании, и в составе участников. Мы приглашаем теоретиков и практиков, для нас важно совмещать эти оптики в рамках одной и той же секции, экспериментируя в том числе с разными жанрами: привычные научные доклады соседствуют здесь с артист-токами, воркшопами и перформансами.

Объединение теорий и практик является для нас одной из приоритетных задач, причем в рамках не только отдельно взятой конференции, но и логики развития нашей аспирантуры в целом. Я говорю об очень интересном и продуктивном формате PhD by Practice, который совмещает в себе теорию и практику, представляя собой проект (перформанс, коллекцию одежды, выставку) и исследовательскую часть в виде текста, который соответствует требованиям, предъявляемым к диссертации. Формат PhD by Practice пока не существует в России, но нам с коллегами по Аспирантской школе он представляется весьма перспективным, в особенности для поля искусства и дизайна. Формат, безусловно, дискуссионный, но потому и живой, развивающийся, в частности, в вузах Великобритании, стран Северной Европы, США и Австралии.

– По-разному. Представления о «научности», дисциплинарных границах были и остаются темой весьма чувствительной. Я об этом знаю не понаслышке, «теория моды» далеко не всеми признается в качестве самостоятельной научной дисциплины («Изящно и даже любопытно, но, помилуйте, голубушка, какая же это наука?»).

Что касается междисциплинарности и новых форматов ученых степеней, то очевидно, что в сходной логике мыслит большое количество коллег в России и в мире, так что мы не одиноки и не изолированы. Сегодня ясно, что эпоха «старого языка» в изучении искусства миновала, ему на смену пришла полифония самых разных подходов и разворотов, которая мне, признаться, очень импонирует. Держаться за старое можно, но мне, например, просто неинтересно. Моим коллегам, нашим аспирантам, видимо, тоже.

– Мы публикуем опен-колл, в котором прописываем интересующие нас направления, и собираем заявки. На участие в апрельской конференции мы получили более 100 заявок, что довольно прилично. В основном из России, но конференции всего три года, так что развиваемся дальше.

– Да, конечно. Важно также, что среди наших участников как условные заслуженные учетные, так и аспиранты и магистры, независимые исследователи. В этом смысле я не вижу необходимости искусственно ограничивать и защищать какую-то большую науку от неоперившихся и незаслуженных и сидеть с особым выражением на лицах для создания специфически научной атмосферы. Это совершенно непродуктивно.

– Конечно. Те же перформативные исследования или телесность – области, которые невероятно быстро и интересно развиваются в России. Именно перформативная секция у нас на конференции легко набирается из российских коллег.

«В некоторых областях студенты более продвинутые, чем мы сами»

– Если говорить про аспирантуру в ВШЭ (потому что есть еще дорогая моему сердцу магистерская программа по теории моды в Шанинке), то она существует всего три года. Там сейчас три курса, обучается чуть больше 30 человек. Темы у всех очень разные, амбициозные и, как нам кажется, очень перспективные в международном научном контексте. Есть направления, которые нам особенно интересны, – к примеру, практики современного искусства, перформативность, game studies, мода и телесность. В поисках научного руководства для своих аспирантов мы нередко выходим за пределы НИУ ВШЭ и России. Хочется верить, что наша аспирантура живет в XXI в. и ориентируется на запросы современности.

Среди первоочередных задач нашей аспирантской школы мы также видим открытие собственного диссертационного совета, который позволит проводить защиты как для своих аспирантов (а у нас уже подросли третьекурсники), так и для внешних соискателей. Как я уже говорила выше, в 2018 г. ВШЭ получила право вручать свои собственные степени в формате PhD, которые предполагают совершенно другой принцип работы диссертационных советов (с узкими комитетами в количестве не менее пяти человек, которые собираются под каждую диссертацию), отличный от схемы, принятой в ваковских советах.

– Это нормально. Мы же говорим об ученых. Ученых, наверное, много быть не должно. Все-таки аспирантура – в идеале это про штучную и ювелирную работу. Еще важно сказать, что аспирантура бюджетная, аспиранты получают небольшую стипендию. Сейчас контрольные цифры по количеству бюджетных мест выросли, в этом году у нас 22 бюджетных места. Этого более чем достаточно.

В прошлом году было 12 мест, и конкурс был очень высокий – если не ошибаюсь, третий после экономики и юриспруденции. Хотя для меня любой экзамен – штука весьма условная. Мы понимаем, что если человек не помнит даты, но хорошо представляет процесс, понимает, куда и зачем пришел, и знает, что собирается здесь делать, то это важнее.

– У нас интересная ситуация, потому что бэкграунд у аспирантов очень разный. Возможно, из-за того, что аспирантура находится на площадке Школы дизайна НИУ ВШЭ и мы заявляем практикоориентированную составляющую, к нам приходит довольно много дизайнеров, художников, т. е. тех самых практиков, которых мы в том числе имеем в виду, когда размышляем о возможности внедрения формата PhD by Practice. Практикам довольно часто не хватает теоретических знаний, этот пробел мы стараемся восполнить за время их обучения в аспирантуре. Но есть и те, кто приходит, окончив факультеты истории искусства, философии. В итоге у нас получается интересный микс, который, хочется надеяться, создает экологию, идеальную для развития школы.

С чем сложно работать всегда – с такой вроде бы очевидной вещью, как написание текстов. Мы говорим о написании научных статей, потому что публикации в научных журналах (так называемая публикационная активность) являются одним из важнейших (если не основным) критериев оценки работы аспирантов на протяжении обучения в аспирантуре. Для этих нужд в школе есть курс академического письма.

Отдельная головная боль – весьма ограниченное количество журналов по нашей тематике, что является поводом для постоянного беспокойства не только для аспирантов, но и для всех коллег по цеху. В гуманитарной сфере эта проблема острее чувствуется, чем в естественно-научном мире. Не исключаю, что имеет смысл подумать о пересмотре основных конвенций и требований, настройке их под каждую научную область.

– Намного шире. Но общие проблемы присутствуют и в нашей области. Действительно, разрыв между образованием и практикой был всегда, а сейчас он становится еще более явственным, потому что процессы развиваются с такой скоростью, что образование за ними часто не поспевает. В этом смысле первейшая задача образования сегодня, наверное, в том, чтобы пересмотреть устаревшую модель, в которой преподаватель занимает властную по отношению к студентам позицию – такого, знаете, оракула, вещающего с высоты кафедры и утратившего связь с реальностью. В действительности в некоторых областях студенты нередко оказываются гораздо более продвинутыми, чем мы сами. Нужно этот момент учитывать и рассматривать весь процесс обучения как диалог, в идеале – как взаимовыгодное сотрудничество. Это не означает, что роль педагога снижается; я бы сказала даже – наоборот. Она скорее переживает перенастройку и перекалибровку.

Что касается моды, то и здесь мы наблюдаем, как образование нередко не поспевает за тем, что происходит «в поле», в индустрии: студентов продолжают учить отвечать на вопросы, которые за стенами учебных заведений уже никто не задает, повестка успела несколько раз измениться и ставит перед выпускниками новые задачи, к решению которых они в итоге не всегда готовы.

Я часто слышу, что практиков не стоит грузить теорией, отвлекать от собственно творческого процесса, но я убеждена, что стоит и даже нужно. Сильная практика предполагает знание историко-культурного контекста. Да и вообще опыт показывает, что сильная практика идет рука об руку с крепкой теорией.

– Важно и то и другое. Именно поэтому, мне кажется, время индивидуальных творцов и гениев-одиночек прошло. Вся эта мифология, созданная еще в XIX в. и поддержанная усилиями многих кутюрье, начиная с Ворта и Пуаре, уже не работает. Она, конечно, все еще привлекательна, и к ней традиционно прибегают популярные курсы по истории моды. Наступило время командной работы, в одиночку просто невозможно выжить.

Если вернуться к вопросу об образовании и роли в нем теории, то мне кажется, что дизайнеру нужен курс, который вводит в контекст основных теорий, направлений. Чтобы не делать глупостей и не собирать велосипед из старых запчастей.

«Люди устремятся залечивать раны при помощи привычной ритейл-терапии»

– Катастрофа, конечно. Моду как-то со скрипом включили в список наиболее пострадавших от коронавируса отраслей, что само по себе замечательно, но вряд ли спасет индустрию, которая толком не успела и сформироваться. Да и как государство собирается в действительности оказывать поддержку, совсем непонятно. На наших глазах экономика переживает беспрецедентный кризис, который нанес моде сокрушительный удар. Все замерло и остановилось – и потребление, и производство. Невозможно точно предсказать, как будет восстанавливаться мода после ковидной бомбардировки. Мне вообще кажется, что мы столкнулись с чем-то настолько другим, что прежняя логика не работает. Как мы будем жить в эпоху «новой нормальности», сказать очень трудно, поскольку ясно, что к «старой нормальности» мы уже никогда не вернемся. После ослабления карантинного режима скорее всего произойдет всплеск потребления: люди устремятся преодолевать травму и залечивать раны при помощи привычной ритейл-терапии. Другой вопрос – у кого из нас останутся средства на эту терапию. Очевидно, что переживут этот кризис очень немногие, но те, кто найдет какие-то нестандартные решения, смогут достучаться до своего потребителя. Увы, мы недосчитаемся многих.

С другой стороны, я в последнюю очередь склонна хоронить моду. Мы знаем из истории, что ничем непобедимое стремление человека наряжаться зачастую помогало выстоять в самые сложные времена. Британский Vogue писал об этом в 1940 г.: «Мы уповаем на моду. В новом году, который окутан мраком войны, мы верим в это с еще большей силой, и мы не дадим никому смутить нас: мы верим, что мода – не прихоть, не легкомысленная причуда, а сидящий в нас инстинкт; ее ритм убыстряется и замедляется в зависимости от внешних обстоятельств, но сердце ее всегда бьется...»

– У меня устойчивое ощущение, что колоссом на глиняных ногах оказалось вообще многое. Меня потрясло, насколько хрупка экономика и многое из того, что казалось основательным и непоколебимым. Каждый день поступают тревожные новости с полей, крупнейшие модные игроки рапортуют о потерях, от которых они, возможно, не смогут оправиться. Что тут говорить о малом и среднем бизнесе? Очевидно, что потрясения глобальны.

Но, конечно, наша модная индустрия, которая не успела толком сформироваться, не могла похвалиться крепким здоровьем и государственной поддержкой в лучшие времена. И до кризиса и пандемии для нашей индустрии были характерны некоторые атомарность и разобщенность, в то время как мы все друг другу очень нужны и самые разные игроки образуют единую экосистему. Сейчас трудно прогнозировать, но совершенно точно система моды кардинальным образом перестроится. Скорее всего изменятся ее циклы, потребители придут с новыми запросами, в поисках новых историй самой индустрии необходимо будет перегруппироваться. В вынужденной изоляции многие обнаружили, что могут обходиться гораздо меньшим и жить гораздо более устойчивой жизнью: все ринулись готовить еду, печь хлеб, перебирать гардеробы, шить маски. Сложно сказать однозначно, какими будут запросы человека постковидного периода. Во многом задача игроков модного поля сейчас в том, чтобы их если не предугадать, то по крайней мере оперативно на них отреагировать.

– Безусловно, часть профессий будет переосмыслена, окажутся востребованы новые умения. Вообще, с профессией дизайнера моды связано много мифов – в результате немало таких студентов, которые пошли учиться на дизайнера, потому что их привлекают красивая картинка, модные показы, глянцевые обложки. Со стороны может показаться, что мода в целом и жизнь дизайнера в частности – это череда гламурных выходов и шик-блеск-красота. В действительности за внешним глянцем скрываются тяжелый повседневный труд, стресс, неизбежные разочарования и пот, кровь и слезы. Многие и раньше не выдерживали испытание реальностью и уходили. Сейчас, когда все усилия брошены на борьбу с пандемией и многие бренды срочно перепрофилируются и переходят на пошив масок и прочих средств индивидуальной защиты, кажется, что «мода закончилась». Но после войны непременно наступает мирное время с его человеческими потребностями, и стремление себя украшать и наряжаться – одно из них.

Конечно, студенты переживают и тревожатся, но это связано не столько с их будущей профессией, сколько, как мне кажется, с общим беспокойством относительно жизни после пандемии. В начале карантина многие студенты пребывали в растерянности, но уже сейчас большинство как-то адаптировалось, включилось в работу, вносит необходимые коррективы в проекты в связи с изоляцией и онлайном. Новый опыт требует гибких и нестандартных решений, хочется верить, что мы с нашими студентами справимся.