Гамбургский балет исполнил в Москве «Страсти по Матфею»

Отсутствие партера в Зале имени Чайковского в этот вечер многих зрителей озадачило: несмотря на афиши, многие только перед началом исполнения обнаружили, что пришли не столько на концерт, сколько в театр. Другая часть публики рвалась именно на культовый спектакль: в 1981 г. Джон Ноймайер, еще не классик, а стремительно восходящая звезда хореографии, вызвал скандал на всю Германию, осмелившись впервые соединить великую ораторию Баха с танцем. «Страсти по Матфею» были одной из тех постановок, которые принесли Ноймайеру славу, репутацию философа и мастера большой хореографической формы, исключительное положение в балетном сообществе и немецкой культуре. И хотя худрук Гамбургского балета ежегодно выдает как минимум одну премьеру, «Страсти по Матфею» остаются среди эмблем его творчества и насчитывают больше двухсот показов.

Для показа в Москве балетных «Страстей по Матфею» рекрутировали также Государственный камерный оркестр России, хор «Мастера хорового пения», хор школы «Пионерия» имени Струве, немецких вокалистов Аню Цюгнер (сопрано), Беттину Ранх (меццо-сопрано), Тобиаса Берндта (баритон), Мартина Платца (тенор), Тило Дальмана (бас), органистов Александра Фисейского и Даниэля Сальвадора (орган-позитив), Сергея Сироткина (клавесин). Управлял гигантской командой главный дирижер Гамбургского балета Саймон Хьюит. Но музыкантов в этом представлении оставили на втором плане. На первый выдвинули балет, освободив партер для круглого настила сцены с красным подиумом. Действие с него регулярно выплескивалось прямо в зал, когда танцовщики взбегали по ступеням амфитеатра, почти растворяясь среди публики.

Из оратории Баха, длящейся около четырех часов, хореограф Ноймайер, с трепетом относящийся к авторской воле предшественников, не изъял ни звука. Более того, он с бескомпромиссностью молодости (ему во время постановки было 40) решил предложить пластический эквивалент «Страстей» – со всеми баховскими музыкальными деталями и евангельскими подробностями текста. В программке при этом действующие лица не обозначены, а исполнители расписаны в соответствии с музыкальными номерами. От неподготовленного зрителя дополнительных усилий требует вычленить в массе из 41 танцовщика Матфея, Марию, Петра, Иуду, Христа. Даже самые истовые поклонники Ноймайера признают, что его спектакль обретает полнокровность, если следить за сценическим действием по полному переводу звучащего словесного текста. Потому что сам спектакль Ноймайера воинственно лапидарен. Хореограф, в этом спектакле выступивший также сценографом, художником по костюмам и режиссером (а также четверть века сам выходивший в роли Христа), создал свой мир. Он монохромен по цвету – идеально белый: от декораций в московском спектакле осталось лишь несколько черных конструкций, служащих и лавками, и постаментами, и Голгофой; все персонажи унифицированы белоснежными костюмами в греческом стиле (лишь Христос выделяется рубашкой, тоже белоснежной). «Страсти» монохромны и по хореографии: хотя женский кордебалет распадается на пуантовый и босоногий, танец предельно опрощен и обытовлен. Кажется, хореограф стесняется балетной красивости – излюбленные арабески и пируэты почти изгнаны как класс, предельно бытовыми, огрубленными выглядят даже прыжки, комбинации отказываются впечатываться в память.

Гамбургский балет, как и положено авторской труппе, исполняет этот очищенный до скрипа текст с миссионерской тщательностью. Несмотря на то что «Страсти», судя по всему, возобновили специально для единственного московского показа (они не числятся в репертуаре нынешнего сезона), ансамбли безукоризненно точны, взаимодействие солистов идеально. Но среди танцовщиков компании сегодня нет харизматиков, которые смогли бы вдохнуть энергию в безжизненные формулы. Они исполняют спектакль, но не способны наполнить его новыми смыслами. Он сохраняет белоснежную чистоту формы, позволяя исследовать режиссерские и хореографические новации 1980-х, но выражение страсти, эмоции, жизни оставляет музыке.