Почему «Маленькие трагедии» Кирилла Серебренникова надо увидеть дважды
«Гоголь-центр» показал первую премьеру без художественного руководителяСегодня Пушкин читал бы рэп, вчера был бы Куртом Кобейном, но дело не в форме, которой облекается слово. Кирилл Серебренников не осовременивает классику, а продирается к Пушкину сквозь наслоения сегодняшней-вчерашней актуальности, чтобы встретиться с текстом напрямую и вгрызться в него как в только что написанный. Точнее, не важно, когда. А важно, что пушкинское слово тут живое, горячее, язвит, и дышит, и кровит. Это главное и самое неожиданное в спектакле «Гоголь-центра».
Дух Матильды
Некоторые пушкинские строчки актуализируются сами собой, помимо воли постановщика. Несложно представить реакцию зала на реплику: «Матильды чистый дух тебя зовет!»
А рифмы идут в руки сами: «Пускай же он с отрадой хоть печальной / Тогда сей день за чашей проведет, / Как ныне я, затворник ваш опальный, / Его провел без горя и забот», – это из стихотворения «19 октября», и дата, как нарочно, совпадает с той, на которую назначено следующее судебное заседание по делу режиссера, сидящего сейчас под домашним арестом. Тут есть подвох не то чтобы отождествления, но лишнего акцента на себе. Серебренников его, конечно, чувствует и защищается самоиронией. В «Каменном госте» Дон Гуан (Семен Штейнберг) перебирает пушкинские строчки: «я вас любил», «я к вам пишу, чего же боле», «я памятник себе воздвиг» и т. д. – и буква «я» начинает жить своей жизнью, плясать в видеопроекции. Опасность обезврежена, отыграна в репризе.
Ирония не отменяет печали, и «Предчувствие» 1828 г., которым заканчивается спектакль, надо принять сердечно и всерьез: «Но, предчувствуя разлуку, / Неизбежный, грозный час, / Сжать твою, мой ангел, руку / Я спешу в последний раз».
Мой ангел, мой Пушкин. Вот надежда и опора среди сегодняшних абсурда и кошмара. Но никто не обещает, что у ангела легкая рука. В прологе спектакля с гротескным натурализмом разыгран «Пророк». На наклонном планшете сцены выстроен задрипанный зал ожидания с металлическими сиденьями, телевизором в углу (трансляция идет в реальном времени) и стеклянным буфетом-холодильником (бутерброды в целлофане, буфетчица с кроссвордом). Пророк валяется на лавке, входит серафим – каланча с голым белым черепом, в черной шинели и кирзовых сапогах. Кладет чемодан, раздевается, хищно прыгает на парня и делает все в точности по тексту, который проецируется на задник: «и он к устам моим приник и вырвал грешный мой язык» – кусок окровавленного мяса летит под буфет. Потом и «грудь рассек мечом и сердце трепетное вынул» – Пушкин прямо слэшер написал. А по заднику и стенам уже мечется огромное слово «жечь», вырванное из последней строчки. И жечь глаголом выходит рэпер Хаски (Дмитрий Кузнецов), удостоверяя преемственность в диалоге-речитативе с окровавленным Филиппом Авдеевым – пророком, который в следующей сцене станет Моцартом.
«Моцарт и Сальери» поначалу напоминает парафраз анекдота из «Москвы – Петушков»: вставай, Мусоргский, из канавы, умойся и иди дописывать свою божественную оперу «Хованщина». Лежит удолбанный Моцарт. Сальери (Никита Кукушкин), натянув резиновые перчатки, достает из унитаза кусок партитуры, аккуратно расправляет, с восхищением читает, прячет в целлофановый файл и начинает возвращать гения к жизни. Но как! Дыханием рот в рот и переливанием собственной крови – так совместимы ль гений и злодейство?
Такие острые и емкие детали есть в каждой из «Маленьких трагедий» Серебренникова. В «Каменном госте» это все тот же буфет-холодильник из пролога, в котором, заваленный цветами, лежит теперь старый горец-командор в папахе, напоминая члена политбюро ЦК КПСС. Вы думали, что их в гробу видали, но там они прекрасно сохранились. Недавняя история, определяющая наше сегодня, – один из сквозных мотивов спектакля. «Скупой рыцарь» с мотогонками вместо турнира и гоп-компанией Герцога в спортивных костюмах работает с мифом о «лихих 90-х». В «Каменном госте» Дон Гуан, придя на свидание, встречает вместо молодой Донны Анны (Виктория Исакова) старуху в восточной одежде (Светлана Брагарник) с огромными сумками (челночница? беженка?). А «Пир во время чумы» разыгрывается старшим поколением театра в Доме ветеранов сцены как трагикомическое ревю, в котором каждый выступает с коронным номером из прошлого, пока всех не уводят санитары.
Здесь нужно извиниться и прерваться, не рассказав об отдельных ролях, музыкальной драматургии, сценографических решениях, намеченных смыслах, – «Маленькие трагедии» Серебренникова катастрофически не умещаются в формат газетной рецензии. Но с учетом обстоятельств, в которых вышла премьера, было бы неправильно говорить о них как о законченной вещи. Будем считать, что она еще в работе. Когда Кирилл Серебренников вернется в театр, спектакль наверняка изменится, его обязательно надо будет пересмотреть и продолжить разговор.