Кирилл Серебренников представил Кафку классическим «посторонним»

Формально говоря, «Кафка» – это сценический байопик, если это голливудское слово вообще применимо к театральному произведению. Скоро таких появится в репертуаре «Гоголь-центра» штук пять, не меньше. Обещана целая россыпь культуртрегерских постановок про поэтов Серебряного века (пенталогия «Звезда», начатая в этом сезоне спектаклем Максима Диденко про Пастернака), а где-то впереди, по слухам, маячит еще и театрализованная биография Петра Чайковского.

Как полагается в такого рода спектаклях, по сцене должен ходить ЗЧ (замечательный человек), чья жизнь будет являть публике поучительный пример. Выстроенная почти в хронологическом порядке пьеса Валерия Печейкина с удовольствием следует всем общепринятым клише: ЗЧ в лоне семьи, с друзьями, с невестой и на работе. После антракта – болезнь и смерть. Жесткая иерархическая структура совершенно в духе самого Кафки. Ни он сам, ни его герои никогда не пытались восстать против упорядоченного мира, в который их неизвестно как занесло. Ordnung uber alles.

Только что-то не так. Вместо замечательного человека по сцене ходит замечательное недоразумение в исполнении актера Семена Штейнберга. Плохой сын, несостоятельный жених, неважный страховой агент и уничтожающий написанные им книги писатель. Мир регулярно пристает к нему с вопросами (когда женишься? веришь ли в бога? чем закончится новая книга?), а он не находит, что ответить. А даже если найдет. Мы все равно чаще всего не слышим его слов, лишь наблюдаем за шевелением губ. Чтобы хоть как-то соблюсти приличия, авторам этого биографического спектакля приходится приставить к герою что-то вроде толмача – биографа Отто Пика (Один Байрон), который ходит с Кафкой рука об руку и зачитывает его дневниковые записи, сделанные в период с 1910-го по 1924-й. Чтобы окончательно расширить зазор между Францем К. и окружающим миром, Серебренников вдобавок ко всему проецирует лицо героя на экран, чередуя эти редкие крупные планы с бесконечным прокручиванием пустой бракованной пленки со всеми ее царапинами и прочим шумом. А вокруг него – многоголосая, жизнелюбивая, гармоничная «кафка». Населяющие сцену персонажи с удовольствием поют бетховенскую «Оду к радости» или «Лесного царя» Шуберта, и лишь иногда этот уверенный в себе мир, где чиновники и коммивояжеры порой преображаются в злобных котиков или насекомых, дает сбой.

Новая работа Серебренникова неожиданно срифмовалась с вышедшим в этом сезоне спектаклем Евгения Писарева по пьесе Григория Горина «Дом, который построил Свифт» в Театре имени Пушкина. Кажется, что ход почти один в один. Сознательная немота большого писателя, который эмигрирует в собственный внутренний мир, населяя этот построенный «дом» придуманными персонажами. Но с Францем К., как его осознали Серебренников с Печейкиным, – совсем иной случай. Кафка отказывается что-либо строить. Это классический случай «постороннего», который даже не решался до конца написать свою фамилию, сокращая ее до одной буквы. Жалкая букашка, как Грегор Замза из «Превращения». Если в «Доме, который построил Свифт» внешний мир беспокойно прислушивался к мнению ЗЧ (замечательного человека), то в случае с К. эта упорядоченная и уверенная в себе Матрица сожрет бракованный экземпляр с потрохами.

Не раз и не два в спектакле будет упомянуто имя Марии Абрахам. Это молодая, доведенная до отчаяния женщина, которая задушила дочку подвязками после того, как бюрократическая машина в лице одного из своих клерков отказала ей в пособии на бедность. На сцене она так и не появится, но спектакль во многом посвящен ее судьбе. Все логично: если Мария Абрахам существует, то мир не имеет права на существование. В первом действии электронная бегущая строка выдает раз за разом слово «Тишина», а во втором, согласно завещанию Кафки, – два слова: «Сжечь все». Не останется ничего, кроме светящейся буквы К. на чистом листе бумаги.