Заморозка, оттепель, революция
Политолог Дмитрий Травин о том, что подготовило бархатную революцию 1989 г. в Чехословакии
Выражение «бархатная революция» прочно вошло в нашу жизнь за последние десятилетия. Мало кто сегодня столь радикален, чтобы требовать революции кровавой, обрекающей страну на гражданскую войну, а «господствующий класс» – на репрессии. Однако желание мягких преобразований (без войны, но со сменой власти; без репрессий, но с люстрациями) все чаще проявляет себя.
Нельзя сказать, что впервые бархатная революция произошла именно в Чехословакии 30 лет назад, – мягкие перевороты случались и ранее. Но именно от тех знаковых для нас пражских событий ноября 1989 г. мы сегодня отсчитываем «новейшую бархатную историю», изучая их, мы учимся понимать, как возникают бархатные революции современности.
Польша 1989 г. дала нам урок так называемого «Круглого стола», т. е. такого механизма трансформации режима, при котором власть после долгого давления снизу идет наконец на переговоры и соглашается на опрокидывающие ее выборы (см. «Почему российский «Круглый стол» такой угловатый» и «Как смягчить бремя реформ» – «Ведомости», 6.02.2019 и 19.08.2019). Венгрия дала нам опыт осуществляемых сверху прогрессивных, но половинчатых реформ, в условиях которых за 20 лет сформировалось новое поколение правителей, готовое самостоятельно пойти на демократизацию (см. «Чем опыт Венгрии 1989 г. полезен для России» – «Ведомости», 11.09.2019). Чехословакия, где условия трансформации несколько отличались от польских и венгерских, показала, как и почему возникают бархатные революции со сменой власти сравнительно мягкой, но не вполне добровольной.
Корни чехословацких событий ноября 1989 г. следует искать в Пражской весне 1968 г. Попытка демократизации тогда закончилась смирением народа под гусеницами советских танков. Более того, в Чехословакии (в отличие от Венгрии) были свернуты и экономические реформы. Страна замерла. Причем давление сверху на общество было столь сильным, что заморожены были не только реформы, но и низовые общественные движения (в отличие от Польши).
Сложилась странная, противоречивая ситуация. В целом Чехословакия была одной из наиболее европейских по ментальности стран советского блока. Общество хранило память о межвоенной эпохе, когда правление президента Томаша Масарика сделало Чехословакию одной из наиболее демократичных (по меркам того трудного времени, естественно) стран Европы. Общество хранило память и об успешном развитии рыночного хозяйства на протяжении столетий (Богемия была, пожалуй, наиболее экономически развитой частью Австро-Венгрии в XIX в.). Но при этом политическое руководство, посаженное в Праге советскими танками в августе 1968 г., было в большей степени оторвано от народа, чем руководство польское или венгерское. Чехи со словаками смирились перед грубой силой и 20 лет вели себя тихо, предпочитая сравнительно благополучную жизнь в недоделанном обществе потребления риску безнадежной политической борьбы.
Революция возникла тогда, когда Михаил Горбачев отпустил вожжи и когда опыт соседних стран уже показал, что можно осуществить демократизацию без трагических последствий августа 1968 г. Прага упустила весну 1989 г., столь значимую для бурлящей Варшавы. Прага упустила и лето, когда в Варшаве сформировалось первое посткоммунистическое правительство. Прага молчала в сентябре, когда началась серьезная трансформация в Будапеште. Но после того, как в ноябре рухнула Берлинская стена, Прага наконец молчать перестала. Люди вышли на улицу, и возникло недолгое противостояние власти, навязанной «старшим братом», и народа, не выбиравшего эту власть.
Коммунистическое руководство Чехословакии не хотело уходить само. И если бы не давление снизу, оно, наверное, не ушло бы. Но это руководство на фоне всех происходивших тогда в Центральной и Восточной Европе событий не готово было жестоко подавлять народное движение. Такое подавление было тогда уже слишком опасным делом. Если «старший брат» не страхует от неудачи, а общество не поддерживает даже частично, стрелять в народ, интернировать зачинщиков и вводить военное положение чревато весьма неприятными последствиями. По всей видимости, коммунистическое руководство Чехословакии осознало, что риски сдачи власти народу намного меньше рисков удержания ее в своих руках. Так и возникла бархатная революция. Две недели активного бурления в низах убедили верхи, что пора сматывать удочки.
Можно сказать, что бархатная революция – это феномен обществ, внутренне давно готовых к переменам, но не способных долгое время их осуществить из-за особо сильного подмораживания страны. В таких условиях оттаивание оборачивается чрезвычайно быстрой и неожиданной для многих реакцией. Общество оказывается намного более прогрессивным и динамичным, чем казалось еще совсем недавно. Подмороженная, а затем оттаявшая страна быстро устремляется вдогонку за теми своими соседями, которые могли демонстрировать стремление к переменам даже в условиях тоталитарного политического режима.
Может ли в России возникнуть бархатная революция? Теоретически да. Та нелепая автаркическая модель, которая мешает России развиваться, выгодна лишь узкому кругу лиц, находящихся на самом верху. Наше общество уже давно – недоделанное общество потребления, оно желает перемен, плохо понимая, правда, какие конкретно реформы нужны для того, чтобы потреблять можно было больше. Но чтобы произошла бархатная революция, глубокого понимания и не требуется. Оно нужно для того, чтобы после нее не зарулить в тупик. А сама по себе любая революция (в том числе, бархатная) возникает не от большого ума, а от большого нежелания жить по-старому. И оно сегодня налицо.
Другое дело, что в отличие от Чехословакии 1989 г. сегодняшняя Россия не контролируется никаким «старшим братом». Поэтому нет оснований ожидать, что кто-то внезапно отпустит вожжи. Пока Владимир Путин стоит во главе страны, возможности трансформации очень невелики. А он, по всей видимости, стоять собирается долго.
Народ же демонстрирует пока примерно такой же прагматизм, какой демонстрировали чехи со словаками в 1970-е – 1980-е гг. Жизнь в целом народу не сильно нравится, но риски борьбы за перемены слишком велики. Путинский режим дает основной массе населения возможность работать, зарабатывать и потреблять. Стремление променять такую возможность на неопределенную перспективу борьбы есть лишь у сравнительно небольшого числа людей (преимущественно молодых, здоровых, энергичных). В среднем же по стране выходит так, что предприниматели не хотят терять из-за борьбы свой бизнес, чиновники – должность, студенты – возможность получить образование. Многим жителям провинции, возможно, и нечего терять, «кроме своих цепей», но такие люди плохо понимают, что происходит в стране. Да и революции (в том числе бархатные) не делаются в провинции, где просто отсутствуют реальные органы власти, на которые следует давить.
Так что популярный сегодня среди охранителей тезис об опасности революции нужен в основном самим этим людям для получения финансирования на борьбу с ней. Бархатная революция если и случится в России, то не скоро. Причем произойдет это в совершенно иных условиях, когда сами охранители, возможно, переквалифицируются в революционеров из-за сворачивания финансирования.
Автор — политолог, научный руководитель Центра исследований модернизации Европейского университета в Санкт-Петербурге