Как эсеры пытались превратить Гражданскую войну в отечественную

Гражданскую войну часто упрощенно воспринимают как борьбу белых и красных. Но летом 1918 г. на Волге обе противостоящие армии сражались под красными знаменами, без погон – одни революционеры против других, объявленных ими предателями родины и революции.

8 июня 1918 г. в Самаре было провозглашено первое антибольшевистское правительство на территории России – эсеровский Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). Его формирование стало побочным эффектом мятежа Чехословацкого корпуса. Он был создан в России в годы Первой мировой из попавших в плен чехов и словаков австро-венгерской армии, пожелавших бороться за свободную Чехословакию. Это было крепкое, хорошо проявившее себя летом 1917 г. в Галиции, соединение, командование которого договорилось с большевиками, заключившими мир с Германией, о нейтралитете и выводе корпуса из России через Владивосток. Чехословаки жаждали продолжить борьбу за свободу своей родины на Западном фронте.

Их эшелоны успели растянуться от Пензы до Амура, когда под давлением немцев, которым такой «подарок» на фронте был совсем не нужен, последовал приказ Льва Троцкого о разоружении корпуса. В этот момент Россия, согласно условиям Брестского мира, активно возвращала Германии и Австро-Венгрии их военнопленных. Разоруженных чехословаков, как они подозревали, постигла бы та же участь: выдача на расправу Вене, с точки зрения которой они были такими же предателями, как позднее солдаты Власова для СССР. Поэтому чехословаки отказались подчиниться приказу, с 25 мая вступив в бои с красноармейскими отрядами, попытавшимися выполнить приказ Троцкого. В итоге красноармейцы были почти повсеместно разбиты, а советская власть рухнула на всем протяжении Транссибирской магистрали.

Поначалу чехословаки хотели воспользоваться этим лишь для того, чтобы поскорее выбраться из России. Пробивавшийся из Пензы отряд Станислава Чечека и Самару 8 июня брал не с востока, а с запада, пытаясь соединиться со своими на Урале. Но когда свергнутых большевиков сменил эсеровский Комуч, у чехословаков появился стимул задержаться на Волге.

Большинство солдат корпуса были по своим убеждениям умеренно левыми, Комуч был им идеологически понятен и близок. (А вот с «реакционером» Колчаком у чехословаков позднее сложились крайне холодные отношения, и они бестрепетно сдали его тем же эсерам в Иркутске в январе 1920-го.) Кроме того, Комуч с самого начала поднял на щит лозунг войны не только с большевиками, но и с немцами, поставив задачу «изгнать из России германские войска и честно довести войну до почетного мира».

Это была попытка превратить Гражданскую войну обратно в отечественную, сплотив вокруг Комуча патриотически настроенные группы населения. Чехи и представители Антанты, успевшей объявить Чехословацкий корпус частью своих вооруженных сил, сообразили: зачем тащить его через два океана с риском не успеть к решающему сражению на Западном фронте, коли есть возможность восстановить Восточный фронт здесь, в России?

Так группа Чечека, немногочисленная (9 батальонов , 4 бронепоезда, 18 орудий), но неизмеримо превосходившая красные части по боеспособности, стала костяком сил Комуча на Волге. Дальнейший ход событий зависел от того, насколько успешно под ее прикрытием эсерам удастся создать собственную армию. И способна ли она будет, разбив большевиков, дойти до Москвы.

Булат и злато остаются в стороне

Чтобы лучше понять, почему эсеров постигла неудача, полезно сравнить их с теми, у кого в похожей ситуации получилось: в 1612 г. сформированное на Волге Второе ополчение Дмитрия Пожарского сумело освободить Москву. Его организаторам тоже пришлось иметь дело со всеобщей инертностью. Троицкий келарь Авраамий Палицын, впервые попав в лагерь Пожарского, вместо новых Пересветов увидел толпу «мятежников, ласкателей и трапезолюбцев». Это очень похоже на картины тылового быта белых времен Гражданской. Как и в любой Смуте, немногие соглашались добровольно жертвовать не то что жизнью, а даже деньгами.

И все же в 1612 г. на Волге налицо был консенсус между людьми сабли (Пожарский), людьми мошны (Кузьма Минин) и людьми книги (Палицын). Это позволило Минину, применяя самые жесткие меры – продавая неплательщиков в холопы, а торговых людей экспроприируя вполне в духе военного коммунизма, – обеспечить ополчению надежную материальную базу (даже рядовые дворяне получали по 30 руб., во времена Годунова «ставка» была 6).

Вот этого-то ключевого условия – консенсуса политиков, военных и бизнесменов – не оказалось на Волге в 1918 г. И это было куда существеннее, чем инертность рабочих (за исключением восставших в Ижевске и Воткинске) и крестьян, в целом пока довольных декретами о земле и мире.

Богатейшая поволжская буржуазия не дала социалистическому Комучу ни копейки. Как заявил эсерам Константин Неклютин, председатель самарского союза промышленников: «Мы понимаем разницу между вами и большевиками, но ваша власть, которая нас немного прирежет, но не дорежет, так же нас не успокаивает. Лучше умереть совсем, чем ходить недорезанным».

Большевики в такой ситуации моментально экспроприировали бы «недорезанных буржуев». Но ведь Комуч поднял на Волге красное знамя именно ради борьбы с большевистскими порядками...

Еще трагичнее оказался разлад Комуча с подавляющим большинством офицерства. Для людей в погонах эсеры выглядели не той твердой властью, что только и могла спасти Россию, а наследниками ненавистного им Александра Керенского. Свою Народную армию Комуч пытался построить на демократических началах, которые так хорошо работали в чехословацких полках. Нашивки вместо погон, георгиевская ленточка вместо кокард, обращение «товарищ», распорядок, который сблизил бы солдат и офицеров (вплоть до того, что последние должны были жить в казармах). Но для русского офицерства, вся служба которого строилась на совершенно иных принципах, это слишком напоминало керенщину.

В итоге от мобилизации военспецов Комуч отказался, не полагаясь на их лояльность. А добровольцами пошли немногие, либо разделявшие их взгляды, как полковник Федор Махин, либо махнувшие рукой на разногласия ради борьбы с ненавистными большевиками, как подполковник Владимир Каппель, будущий герой колчаковской эпопеи.

Не был проведен и призыв унтер-офицеров и солдат-фронтовиков, вкусивших вольницы 1917 г. «Мобилизуйте, и на следующий же день будете иметь второй октябрь», – объяснял один из эсеровских лидеров. Мобилизовали зеленую молодежь, из которой в условиях отчаянной нехватки оружия и комсостава попытались сформировать пять дивизий. К сентябрю в Народной армии формально состояло на довольствии 120 000 человек, однако фактически фронт держался на чехах и нескольких добровольческих отрядах вроде каппельского, общей численностью порядка 15 000 штыков.

Преимущества Красной армии

Большевики тоже далеко не сразу приступили к поголовным мобилизациям, летом 1918 г. они призывали ту же «неиспорченную 1917 г.» молодежь, да и то лишь в прифронтовых районах и столицах с надежной рабочей прослойкой. Общая численность Красной армии к осени едва превысила 450 000 человек, а бороться ей приходилось сразу на нескольких фронтах.

Но у красных был ряд преимуществ. Во-первых, они начали формировать свои части на полгода раньше Комуча. Перебрасываемые на Волгу сырые дивизии Красной армии («скелетики дивизий», по выражению одного из белых генералов) рассыпались в боях с добровольцами и чехами. Но, как писал ставший главкомом большевистского Восточного фронта Иоаким Вацетис, крайне невысоко ценивший их в сравнении с латышскими полками, и «в каждой русской части была кучка солдат-героев, которые, храбро сражаясь вместе с командным составом, большей частью погибли в неравном бою». Белые тоже несли потери, которые им возмещать было труднее уже в силу разницы мобпотенциала – Комуч контролировал губернии с населением 12 млн против 60 у Ленина.

Во-вторых, в отличие от Народной, Красная армия в 1918 г. призвала около 100 000 бывших царских унтер-офицеров, на лояльность которых большевики вполне могли положиться. Именно они стали костяком, а впоследствии элитой РККА (Георгий Жуков и Константин Рокоссовский – лишь наиболее известные фамилии).

Наконец, в третьих, в отличие от 1612 г. люди склада Минина на сей раз сидели именно в Москве. Им оставалось найти своих Пожарских, и таковые не замедлили появиться: Вацетис, Сергей Каменев, Михаил Тухачевский – все они сделали карьеру на Восточном фронте.

Казанский тупик

14–17 августа во встречном сражении под Симбирском Каппель хотя и одержал победу, впервые «почувствовал перед собой хоть еще слабо организованную силу, но все же такую, которая выполняет директивы командования», а не бежит после первого же флангового обхода. Все больше выдыхались чешские части. Начинал работать закон больших чисел: красные быстрее наращивали группировку, чем ударные части белых успевали ее перемалывать.

Народная же армия оказалась армией без тыла: Сибирь контролировало куда более правое, чем Комуч, Омское правительство. Отношения их лучше всего характеризует таможенная граница между Омском и Самарой. Многие офицеры из занятых Комучем городов устремились в Сибирь, где формировалась, по их мнению, «настоящая армия».

В этой ситуации командованию Народной армии нужно было любой ценой сохранить темп операций, не дать красным стабилизировать фронт. При склоняющемся в пользу РККА соотношении сил это было смерти подобно. Но и тут белые не преуспели.

Верно задуманный удар на Саратов, выводивший Народную армию на соединение с донскими казаками под Царицыным и обрушавший весь южный участок красного фронта, – не состоялся. Каппель и Алексей Степанов (командир 1-го чехословацкого полка) самовольно начали операцию на казанском направлении. Обычная ситуация для Гражданской войны: командиры частей вместо выполнения оперативных планов командования стремятся захватить объект покрупнее.

Классическим стал пример, когда в ходе наступления Николая Юденича на Петроград одна из дивизий вместо взятия станции Тосно свернула на богатую Гатчину. В итоге Николаевская железная дорога осталась неперерезанной, красные перебросили под Петроград резервы, одержав победу. И это осень 1919 г., что уж говорить про лето 1918-го, когда партизанщины в белых армиях было не меньше, чем в красной.

Казань взяли 7 августа, успех был громким уже потому, что в руки Комуча попал эвакуированный сюда большевиками золотой запас России. Но в стратегическом отношении Казань оказалась тупиком. Вацетис бросил сюда все резервы, включая четыре латышских полка, и добился не только количественного, но и качественного превосходства. 8 сентября город был отбит, инициатива перешла к Красной армии.

Фронт Комуча теперь стал напоминать тонкую паутину, рвущуюся от каждого тычка. Измотанные добровольцы и чехи не успевали парировать удары сорокатысячной группировки красных. Качнулось и настроение мобилизованных, формирующиеся дивизии Народной армии разваливались еще до вступления в бой.

7 октября пала Самара. Началась агония Комуча, попытки объединиться с сибиряками, прерванные ноябрьским переворотом Колчака в Омске. После чего эсеры, сочтя, что «реакция в лице правительства Колчака и Деникина» слишком усилилась, вообще прекратили вооруженную борьбу с большевиками.

В оправдание Комуча

Незадачливость Комуча стала притчей во языцех что советской, что постсоветской историографии. Да и мемуары белых генералов оставляют впечатление, что в лице эсеров им пришлось иметь дело с революционными фриками эпохи упадка керенщины. Ну как с такими спасать родину?

В оправдание Комуча можно сказать одно: у его критиков из белого лагеря воевать с Лениным и Троцким получилось не лучше. Хулившие эсеров генералы в своей профессиональной сфере тоже не выказали особых талантов. Ведь генерал Михаил Алексеев еще 13 июля заклинал командующего Добровольческой армией Антона Деникина: «Обстановка зовет нас на Волгу <...> Центр тяжести событий, решающих судьбы России, перемещается на восток». Но Деникин предпочел увести армию в поход на Кубань, а не на Волгу. В результате в решающие летние дни Народная армия шла на Казань, Донская – на Царицын, деникинская – на Армавир: все в разные стороны.

А Сибирская армия вообще была в то лето только зрителем борьбы на Волге. Сформированная на нормальных, с точки зрения офицеров, основах, она в 1919-м покажет себя не лучше Народной. «Командный состав <...> разъединенный с нижними чинами не только субординацией, но и психологически: офицеры как будто боялись своих солдат», – нелицеприятно описывал ее порядки послуживший у эсеров генерал Сергей Щепихин.

Именно этого и боялись эсеры, пытавшиеся убедить военных профессионалов, что в Гражданской войне не поможет никакая дисциплина, если у солдата нет внутреннего убеждения, что он борется за свои кровные интересы. Отсюда их демократические эксперименты с Народной армией. Ведь, как признавал в мемуарах начальник ее оперативного отдела генерал Павел Петров, в еще не остывшей от революционного угара атмосфере 1918 г. даже возвращение погон вызвало бы всеобщее отторжение. Что уж говорить о крутом возврате к старым порядкам?

Между тем сменивший Комуч режим Колчака волей-неволей возрождал именно эти старые порядки, причем в худших их проявлениях. «Твердая власть, с их точки зрения, должна немедленно упразднить все свободы, расстреливать без суда и следствия, вешать направо и налево», – эсер Василий Архангельский и генерал Алексей Будберг, военный министр Колчака, одними и теми же словами описывали эту жажду реванша. В ответ белые получали крестьянские восстания и глухое брожение в городах.

«Твердая власть» Колчака провалилась, как и «третий путь» Комуча – борьба под красным знаменем против ленинской диктатуры. Значит ли это, что большевики были принципиально непобедимы? Или что у социалистов и генералов был стопроцентный шанс, просто они не сумели объединиться? Споры об этом будут продолжаться до тех пор, пока людям будут интересны перипетии той эпохи. Я же закончу цитатой из Михаила Туган-Барановского, сказанной по другому поводу, но к ситуации вполне подходящей: «Общий строй русской жизни не благоприятствует успеху слишком трезвенных, реалистических программ». В том числе и потому, добавлю, что и о том, чья же программа «более трезвенная», спорить можно до бесконечности.

Автор — военный историк