На чем основан успех сериала «Чернобыль»

Доверие завоевывается сразу. Точность предметной среды, ошеломившая зрителей первой серии, работает именно на это. Уродливые советские очки и костюмы, надписи на кириллице без ошибок, тоскливые пейзажи типовой панельной застройки (снятые в Литве), наконец, та самая кухня c той самой плиткой.

Всего этого настолько не ожидаешь, что детализация кажется почти избыточной. Могли ведь снять и попроще, условней, и большинство бы ничего не заметило. А желающие возмутиться, что во времена Шекспира не было сигарет «Друг», найдутся всегда – нашлись и тут: авторам прилетело и за гордых тульских шахтеров, копающих под реактор в чем мать родила, и за картину «Иван Грозный и сын его Иван», повешенную в кремлевском коридоре, надо думать, ради чистого символизма. Но ряд не столько неуместных, сколько гротескных деталей не меняет общей картины. Я верю в эту пепельницу, в этот чайник, в этот рисунок обоев. А значит, авторы и канал HBO подумали обо мне. О том, что сериал будут смотреть и в странах бывшего СССР. И придирчиво сравнивать с собственными воспоминаниями.

А еще о том, что это общая история с универсальными ситуациями и рассказать ее надо на понятном всем языке.

Никто не отменял законов жанра. «Чернобыль» – и политический триллер, и даже боди-хоррор, но в первую очередь это фильм-катастрофа, неизбежно учитывающий опыт самых разных картин, которые показывают мир после глобальной трагедии, будь то зомби-апокалипсис или Вторая мировая война. Недаром одним из источников вдохновения шоураннер и сценарист Крэйг Мэйзин называет фильм Элема Климова «Иди и смотри».

В «Чернобыле» видна завороженность самим масштабом катастрофы. «У нас ситуация, подобной которой на этой планете никогда не было». Так говорит в сериале один из главных героев, академик Легасов – и именно это нам и показывает шведский режиссер Йохан Ренк. Масштаб требует торжественности и красоты, поэтому временами «Чернобыль» выглядит настоящим визуальным реквиемом – как в озвученных треском зашкаливающих счетчиков Гейгера кадрах с ликвидаторами в костюмах химзащиты, которые медленно идут по пустым улицам под струями поливальной машины. Картина, как будто взятая из фантастического триллера и опрокинутая в реальность, память о которой оказалась вытеснена из массового сознания. О чернобыльском кошмаре писали книги (Светлана Алексиевич) и снимали кино (Александр Миндадзе), но чтобы вернуть его в сознание миллионов, потребовался жанр. И мощности канала НВО.

Есть сцены, заведомо бьющие под дых. Когда дети спокойно идут в школу, а с неба уже падают мертвые птицы. Когда пожарных хоронят в цинковых гробах, заливая цементом. Когда отстреливают домашних животных в зоне отчуждения.

Баланс документальности и условности лучше всего иллюстрируют три главных героя. Первый заместитель директора Курчатовского института Валерий Легасов и зампред Совета министров Борис Щербина – реальные люди, руководившие ликвидацией последствий аварии. Научная сотрудница из Минска Ульяна Хомюк – собирательный персонаж, олицетворяющий ученых, которые работали под началом Легасова. Все три роли сыграны звездами (Джаред Харрис, Стеллан Скарсгард и Эмили Уотсон) так, будто они пересмотрели километры советской хроники 1980-х. Это тоже к вопросу об уважении, а не только об уровне актерской игры.

Если говорить о выводах и риторике, то «Чернобыль» наглядно показывает, как накопительный эффект лжи приводит к трагедии, а путь к правде оказывается в буквальном смысле самоубийственным, но единственно возможным, иначе трагедия может повториться. Разъяснению этих вроде бы азбучных истин почти целиком посвящена финальная серия, но это не повод упрекать создателей сериала в прямолинейности и тенденциозности. Их цель не в том, чтобы опять разоблачить советский режим, важнее универсальность ситуации. Чернобыль – страшный урок, но система лжи, приводящая к катастрофе, может быть любой, и в этом смысле и жанровые приемы, и взгляд иностранца работают как раз на обобщение.

Этот сериал снят не с позиции превосходства и обладания истиной, а с позиции равенства. Внимание к различиям только подчеркивает сходство. Авторы так дотошны в воссоздании предметной среды советских 1980-х не потому, что хотят удивить западного зрителя экзотикой, а потому, что точно так же поступили бы с американскими приметами той же эпохи. Как и любой другой. Это стандарт современного качественного сериала, и нас просто включили в этот контекст. Результат оказался таким оглушительным, как будто железный занавес рухнул снова.