Почему нашего «Чернобыля» не будет

Сериал «Чернобыль», последняя серия которого была показана на этой неделе, еще до своего завершения вызвал что-то вроде истерики в официозных СМИ – с обвинениями в привычном диапазоне от заговора конкурентов против «Росатома» до традиционной «клюквы-гармошки»: мол, иностранцы, как всегда, представляют русских в карикатурно-экзотизированном виде. Последнего обвинения фильм определенно не заслужил: советские бытовые реалии воспроизведены в нем с подчеркнутой, удивительной для этого жанра музейной скрупулезностью, а немногочисленные ляпы, которые удалось найти недоброжелателям, в половине случаев незначительны (зеленая листва в мартовской Москве в начале 5-й серии), а в другой половине – сознательное художественное высказывание. Сериал следует фабуле реальных событий настолько, насколько это вообще возможно для художественного фильма, а главные герои показаны с несомненным сочувствием. Создатели фильма к тому же подчеркивают, что самоотверженные действия ликвидаторов в Чернобыле не только спасали жизни людей в самом Советском Союзе, но и защищали Европу от ядерного загрязнения, – так что, следя за событиями 33-летней давности, невольно задаешься вопросом: а почему, собственно, советская и нынешняя российская пропаганда не подняла на знамя этот сюжет, хотя бы как парный к образу советского солдата – спасителя Европы во Второй мировой войне? Вместо этого – замалчивание потерь, дорого обошедшееся участникам трагедии, и вот даже сейчас, через треть столетия, попытку рассказать честную историю о тогдашних событиях встречают в штыки. Почему? Не потому ли, что системе невыгодна правда и память – любая память, даже самая доброжелательная, и любая правда, даже самая героическая?

Мы живем с историей страны, одновременно замолчанной и выдуманной. Если изначальный советский проект был основан на большой лжи и большом насилии, то к середине 1980-х и ложь, и насилие стали в изрядной степени элементом антуража; красные знамена пылятся на стенах, лозунги произносятся чисто автоматически, символические автоматчики в фильме (которых, конечно, не было в реальности) выглядят устрашающе, но так и не делают ни единого выстрела. И образ этот весьма точен. В «Чернобыле» убивают не они, а невидимая, как сама радиация, субстанция: раздолбайство, мелкое вранье и приспособленчество начальников. В поздний, «вегетарианский» период сутью советской системы стала не ложь, а трусость: избегание обратной связи любой ценой. Это система, где дороже всех платят дурные вестники, где сочиняют не героические мифы, а отмазки и фальшивые отчеты к датам. Каждый функционер, от генерального секретаря и до замначальника станции, в критический момент больше всего боится получить информацию о проблемах, потому что с информацией о реальном состоянии дел неминуемо приходит ответственность: она вскрывает прошлые ошибки и нарушения, а то и, не дай бог, системные недостатки и заставляет принимать новые ответственные решения. В этой системе решать реальные проблемы можно лишь в режиме ручного управления – взяв всю ответственность на себя и нарушив все правила игры, как негласные, так и формальные. А это значит, что и правда о том, как, собственно, было дело, становится не подлежащей огласке: правда о героических усилиях по ликвидации последствий катастрофы оказывается едва ли не более убийственным приговором системе, чем правда о событиях, к ней приведших. Удобной перестает быть любая версия, основанная на реальных событиях, как бы доброжелательно ни была она подана. Удобным будет лишь полный вымысел или заметание всей истории под ковер.

Сейчас многие задаются вопросом, почему в России до сих пор не сняли что-то подобное о Чернобыле – нашу версию событий. Потому и не сняли, что никакая правда удобной не будет, а лгать народу в лицо о событиях, которые происходили на памяти живущих активных поколений, в наш информационный век себе дороже. Но там, где бегут от обратной связи как от чумы, она рано или поздно приходит в том виде, в каком от нее невозможно скрыться: в форме техногенных катастроф и социальных потрясений. Чернобыльская трагедия, безусловно, приблизила кончину советской системы, но все же она была скорее симптомом, чем причиной тех тенденций, которые привели к ее развалу.

Автор — социолог, доцент Высшей школы экономики, Санкт-Петербург