Евгений Водолазкин рассказал историю жизни современного гитариста на языке русской летописи

Австралийский Брисбен, давший название новому роману автора «Лавра» и «Авиатора», – город вечного лета, куда всю жизнь стремится мать главного героя, выдающегося музыканта Глеба Яновского. И образ рая, конечно. Туда же, в тепло, свободу и вечность, пытаются заглянуть почти все персонажи «Брисбена» – неторопливого, мастерски написанного повествования.

На пике карьеры и вершине славы музыкант Глеб Яновский, владеющий уникальным даром соединять особое бессловесное «гудение» со звучанием инструмента, выясняет, что у него болезнь Паркинсона. От понимания, что впереди лишь медленный распад, Глеб движется к приятию неизбежного. В начале романа он знакомится с петербургским писателем, публикующимся под псевдонимом Нестор, который предлагает Яновскому написать его биографию. Эту книгу Нестора мы словно бы и читаем. Главы жизнеописания перебиваются страницами дневника Глеба, первое лицо сменяет третье, часто почти неотличимо, Нестор ведь пишет, опираясь на беседы со своим героем. Рассказывая о детстве и юности Глеба в Киеве 1970–1980-х, его учебе в музыкальной школе, обретении веры, поступлении на филфак и переезде в Ленинград, любви, женитьбе на студентке из ГДР Катарине, ни герой, ни биограф не позволяют себе погружения в психологические глубины, в эмоциональные воронки. И это самое, пожалуй, интересное в «Брисбене» – то, как он придуман и исполнен.

Описание жизни людей здесь сводится к фиксации разговоров, иногда чувств, но только называнию их, без разъятия на оттенки. Водолазкин пишет живыми картинами – так, будто не было века русской психологической прозы. «Сидя в покосившейся беседке за самоваром, пили чай в наброшенных на плечи куртках. От самовара поднимался пар. От жестяных кружек с чаем тоже поднимался. Шел изо рта каждого участника чаепития. За деревьями, у самого забора, стояли в обнимку пан Антон и Клавдий Семенович Немешаев. Они наблюдали за тем, как, напившись чая, дачники отправлялись в лес». Так рассказывается о прошлом, причем предложения не объединены в абзацы и плывут плотным, сплошным потоком. О настоящем чаще всего говорится в praesens historicum (настоящее историческое): «Высота звука переходит в высоту страдания. Утончается до полной неслышимости, потому что у горя нет выражения. И пальцы уже неподвижны, а музыка всё льется. Уезжаю под утро. На пороге Нестор крепко меня обнимает, сверху ложатся руки Ники. Так мы стоим втроем перед открытой дверью, ощущая спинами ночную еще прохладу. Деликатно потупясь, мимо проходит сосед с удочкой».

Больше всего эта манера напоминает летописное сказание, что для автора «Лавра» и профессионального древника не так уж удивительно. И сочинителя книги о Глебе зовут Нестором, конечно, недаром. Второй жанровый ключ к роману – античная трагедия. Маска скорби вместо мимики, которую из-за болезни герою вскоре предстоит утратить, статика, отточенные движения, словно на театральной сцене, – идеально подходящее к основной теме романа стилистическое решение. Потому что тема эта – смерть, разрушение. Как еще рассказать об этом искушенному современному читателю? Вот так, «посредством действия», как выразился о трагедии Аристотель, т. е. молча.

«Идеальная музыка – это молчание», – говорится в финале романа. Жизнь – «долгое привыкание к смерти».

Первое болезненное столкновение со смертью происходит у Глеба в ранней юности – девушка, которая на его глазах шла к пляжу, вскоре оказывается мертвым телом, утопленницей. После этого Глеб бросает музыку и утрачивает интерес к жизни. Из тупика его выводит еще один персонаж с говорящим именем, дед Мефодий, который убеждает внука в реальности бессмертия и помогает принять крещение. Глеб обретает веру, возвращается к занятиям музыкой, впрочем, музыкантом становится не сразу и по воле случая. Смерть все равно шагает рядом, к финалу романа умирает половина действующих лиц, не исключая и юных.

Печать трагедии, лежащая на происходящем, объясняет искусственность, проникающую здесь повсюду. В первую очередь в сюжетные построения: не понятно, отчего Глеб все-таки бросил любимую музыку и пошел на филологический и как он, с музыкальной школой за спиной, превратился в маэстро. Малодостоверна встреча с его первой любовью Анной, тем более ее сумасшествие. Близкие Глеба, отец, мать, не говоря о брате, бесследно исчезают из повествования на долгие главы. Сам Глеб не слишком похож на живого человека, он лишен очевидных слабостей, безупречный защитник вдов и сирот. А единственная дискредитирующая его ресторанная сцена выглядит как попытка извиниться перед законами психологической достоверности. Но извинения не обязательны, эта искусственность от слова «искусство». Такого не бывает в жизни, на сцене только такое и бывает. Взлеты, припадки, драки, даже выстрелы и, вполне в духе жанра, убийства за сценой.

Последовательность в возведении декораций и их оформлении, ровность повествовательного тона, иначе говоря, умно придуманный и идеально реализованный прием – одна из главных удач романа, демонстрация высокого писательского мастерства.

Как и положено трагическому герою, Глеб – страдалец, обязанный выбирать. Однако, как герой, живущий в романе ХХI в., от выбора он отказывается. Очевидно, в пользу полифонии, которой посвятил диссертацию. Украина или Россия? Никаких «или». Обе. Отец или мать? Никто – оба как родители несостоятельны. И это, пожалуй, самое загадочное в Глебе, он не выбирает, не борется с собой, уже в молодости превращаясь в человека без острых страстей и желаний.

Одна из немногих сцен, где герой во взрослом возрасте проявляет живое чувство, разворачивается на Исаакиевской площади в августе 1991 г. Глеб едет на баррикады, послушав подпольное радио и повинуясь неясному порыву. Но теперь, в 2014 г., признается он Нестору, на Исаакиевскую он бы уже не пошел. «Тысячи рискуют жизнью для того, оказывается, чтобы в итоге несколько господ за бесценок приватизировали скважины». Не нужно решать чужие проблемы, пусть «каждый решит свою», тогда «все у народа будет в порядке», поясняет Глеб, рассудочностью отменяя то самое чувство.

Не нужно строить счастье человечества, не стоит верить себе и своим порывам, дар уничтожит болезнь, немецкая медицина никого не спасет. Единственное, что остается, – уехать в город вечного покоя Брисбен. Только вот как? Нет, это роман не о смерти. Это роман об обреченности сражений с судьбой и недостижимости рая. Самый безнадежный у Евгения Водолазкина.

Евгений Водолазкин. Брисбен. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019