В романе Евгения Водолазкина «Авиатор» героя разморозили после 60-летнего сна

Испытав цунами славы, которое обрушилось на него после выхода «Лавра», Водолазкин, кажется, мог бы вообще ничего не писать. Необычный и точно всегда существовавший роман о средневековом святом воспела не только российская, европейская, но и заокеанская критика, решив, что это – извод «магического реализма».

Остаться российским Умберто Эко и немного Маркесом, ничем не нарушая безупречности сложившегося мифа о себе, – чем не путь? Но Евгений Водолазкин спокойно и свободно пустился в новый полет, острорискованный не только по означенным обстоятельствам. В ключевой сюжетный ход «Авиатора» Водолазкин избрал амнезию! Прием, давно и прочно забронированный массовой культурой. Тем не менее мы застаем главного героя, Иннокентия Платонова, как раз в точке полного беспамятства. Он не знает, кто он и откуда, – пока шаг за шагом не восстанавливает прошлое: гимназия, инфлюэнца, бег за воздушным змеем в Куоккале, стрекотание кузнечика на станции Сиверская, влюбленность в авиацию, увлечение живописью, первая любовь, приход большевиков и ледяной ад Соловков. Но что этот ровесник века делает в 1997 году? Выясняется: он стал объектом эксперимента по крионике. Замороженный примерно в начале 1930-х зек Платонов был разморожен петербургским профессором Гейгером здесь и почти сейчас.

Иннокентию не на что опереться, кроме людей, запахов и звуков, которых ни для кого, кроме него, не существует и которые мало кому интересны. Быстро став поживой для журналистов, он поражает их тем, что вспоминает не то, как был потрясен переворотом 1917 года, а как мерзла у него в тот день шея, как на ней таяли снежинки, потому что шарф остался дома. Запахи, звуки – плоть эпохи, поэтому они бесценны, сохранить же их может лишь животворящее слово. Иннокентий и дает, подобно Адаму, имена и названия исчезнувшим вещам, он даже обретает Еву – веселую и прагматичную девушку Настю, ей 20, но он кажется старше ее не на 10 лет, на целый век. Любить ее у него свои причины – вообще «Авиатор» затейливо и грамотно выстроен: здесь присутствуют и загадки, и тайны, и даже нераскрытое убийство – скучать не придется.

И все же даже ярко и разноцветно прописанное утверждение бесценности милых бытовых мелочей, необходимости воплотить их в слове и так сохранить для потомков – после открытий школы «Анналов», после почти полувекового изучения «истории повседневности», после прозы Михаила Шишкина, наконец (который о воскрешении плоти словом пишет постоянно), – прозвучит ново лишь для самых неискушенных читателей «Авиатора». Однако Евгений Водолазкин дарит своему герою еще одну, по-настоящему неожиданную мысль: Иннокентий ощущает себя в ответе даже за те годы, что пролежал без сознания: «Пусть я был тогда заморожен, но я ведь – был! Значит, и это время – мое время, я несу и за него ответственность. Я чувствую двадцатый век как свой целиком, без исключений». Свое время невозможно винить, проклинать, от него нельзя отрекаться, потому что не оно твой, а ты, как и все твои современники, его творец, его художник. Бесстрашный авиатор, ловящий воздушный поток и все-таки взмывающий на аэроплане над землей.

Евгений Водолазкин. Авиатор. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016