Московский кинофестиваль стал суверенным

Пока трудно сказать, сильно ли перенос ММКФ с июня на апрель сказался на популярности мероприятия. А также на его международном престиже. Но об интересе иностранных гостей можно судить, например, по работе штатного фестивального переводчика. В начале фестиваля он прилежно переводил на английский вступительные речи перед показами. К концу просто спрашивал, есть ли в зале кто-то, кому нужен перевод. Ни на одном из сеансов, где был я, рук не поднималось.

Хочется верить, что при распределении призов основного конкурса жюри учло ежегодные, уже вполне ритуальные рекомендации «Ведомостей»: награждать имеет смысл только отечественные фильмы. Потому что иностранцам наши «Святые Георгии» – взял, сказал спасибо и поставил на полочку, а потом надо только регулярно пыль протирать. Никаких иных последствий у этих безусловно почетных наград нет: к победителям не выстраивается очередь из продюсеров, прокатчиков и фестивальных отборщиков, как бывает на смотрах, имеющих не мифическую «категорию А», а реальный вес в киномире. Другое дело свои – победа российского фильма дает ему шансы в прокате, а авторам – надежду на финансирование следующего проекта. Честнее всего было бы устраивать чисто российский конкурс, но, во-первых, ММКФ не может поступиться одной из двух М – международностью, а во-вторых, у нас уже есть «Кинотавр» и все главные отечественные картины обычно соревнуются там.

Но нет безвыходных ситуаций: московский конкурс мог бы состоять, например, из фильмов стран СНГ (ну ладно, и Балтии тоже). А остальные пусть едут во всякие Канны и прочие Берлины. На церемонии закрытия Никита Михалков как раз порадовался, что ММКФ теперь расположился между этими фестивалями. То есть стал как бы третьим среди равных – этого Никита Сергеевич, конечно, не сказал, но собравшиеся оценили как мастерство намека, так и удивительную скромность президента ММКФ.

Одноглавый орел

Главный приз игрового конкурса (и всего ММКФ) - «Золотого Георгия» - получила картина Эдуарда Новикова «Царь-птица» о пожилых якутах, в дом которых прибился орел – птица в Якутии священная. Действие происходит в 1930-е, так что можно увидеть в героях сокровенных хранителей истинной российской государственной символики в суровую пору господства серпа и молота. Это ничего, что голова у орла одна, все равно птица наша. Но если серьезно, то победа «Царь-птицы» – официальное признание феномена якутского кино, о котором критики уже несколько лет говорят практически как о новой волне: не случайно вторую награду фильм получил от Федерации международной кинопрессы ФИПРЕССИ.

Спецприз жюри за выдающийся дебют выиграла другая российская картина – «Ню» молодой китаянки Ян Гэ, актрисы «Гоголь-центра» и финалистки шоу «Голос». Она сама играет в фильме главную роль и поет песни с текстами собственного сочинения (по-русски). Сюжет о китаянке в Москве, которая после разрыва с любимым неудачно пытается переспать с первым (вторым, третьим) встречным, разыгран в стилистике «дорогого дневничка», а точнее, Instagram story, так что транслировать его, наверное, уместнее не на большой экран, а в телефон, где таких интимных признаний в соцсетях довольно много.

Приз за режиссуру тоже остается в России – его получил Александр Котт, постановщик фильма «Спитак» о страшном землетрясении в Армении в 1988 г.

И только актерские призы уедут за границу. Награду за лучшую мужскую роль выиграл Киран Чарнок («Заблудший», Новая Зеландия), за лучшую женскую – Джованна Меццоджорно («Неаполь под пеленой», Италия). «Георгия» актрисе передадут – на церемонии ее не было.

В документальном конкурсе победили немецко-бразильские «Чистильщики» – очень актуальная картина о цензуре в интернете и о цифровых уборщиках, удаляющих из сети нежелательный контент.

Охота за реальностью

Документальный конкурс, появившийся на ММКФ не так давно, – очевидный плюс фестиваля: здесь возможны открытия, и те же «Чистильщики», конечно, расширяют наши представления о новой реальности. Но и в документальном разделе публика все-таки предпочитает внеконкурсную программу «Свободная мысль», где уже отобрано лучшее и самое резонансное неигровое кино. Из-за переноса ММКФ на апрель именно «Свободная мысль» оказалась той программой, на которую можно было ходить наверняка. Если прежде публика стремилась на каннские хиты, то в этом году их еще просто нет, а то, что привезли из Берлина, Венеции и Роттердама, не настолько на слуху. Фокус, однако, в том, что и эти фильмы можно было найти в «Свободной мысли».

Как, например, получивший несколько венецианских призов «Человеческий поток» знаменитого китайского художника и диссидента Ай Вэйвэя. Грандиозная фреска, посвященная одному из главных всемирных феноменов ХХI в. – беженцам, снималась на нескольких континентах. На Ближнем Востоке и в Южной Азии, в Европе и Америке. Чем глубже погружаешься в эту картину (а эффект погружения тут сильный), тем труднее отделаться от ощущения, что вот так – в чудовищной антисанитарии, бесправии и полной неизвестности ближайшего будущего – живет весь мир. Что это и есть его обычное состояние сегодня. А островки спокойной жизни в достатке - всего лишь счастливые исключения. Дело не только в статистике, которую обильно дает Ай Вэйвэй. Но и в огромном разнообразии этой нищеты и этого бесправия. В их близости. Ай Вэйвэй практически не комментирует показанное, он выражает солидарность своим героям, просто участвуя в действии на правах такого же путешественника, разделяя все тяготы кочевой и лагерной жизни. Он ввинчивается в людской поток и снимает его изнутри. Или долго вглядывается в неподвижные лица, которые дает сверхкрупным планом. И тут же камера взмывает на высоту птичьего полета, разворачивая панораму, резко меняя масштаб. Ритм картины строится на этой постоянной смене приемов, точек съемки, направления взгляда. Ай Вэйвэй ухитряется быть одновременно изнутри и снаружи, наблюдать и участвовать. Играть с отражениями: в одной из сцен его наголо бреют машинкой. В другой, уже на другом конце света, он сам кого-то стрижет.

Второе сильнейшее впечатление – лауреат «Санденса», фильм «Об отцах и сыновьях» сирийца Талала Дерки. Он сам беженец, но вернулся на родину, чтобы прожить больше двух лет в семье радикальных джихадистов. И это уже взгляд изнутри, погружение на такую глубину, где обыденность намертво сливается с кошмаром. Автор позволяет себе небольшой комментарий только в начале и в финале, по дороге туда и обратно (она могла оказаться дорогой в один конец). Практически весь фильм говорят только герои, а у них нет ничего, кроме оружия и Аллаха, который даст им столько детей, сколько потребует джихад. Дети учат Коран, дерутся и играют среди разрухи в ту войну, которую ведут отцы. Делают игрушечные мины – а потом отец подрывается на настоящей. В 12–13 лет их уже отправляют на обучение в военный лагерь, к 14 они готовы к бою. Режиссер живет с героями бок о бок и дает возможность прожить с ними зрителю – два года за полтора часа, но и этого хватает, чтобы земля поплыла под ногами и новости из горячих точек перестали быть ужасом, который пока не с тобой. Потому что ты посмотрел в эти лица, преломил с этими людьми хлеб и узнал, что они тоже любят детей. Но Аллаха и лидеров джихада гораздо больше.

Зато на бельгийско-французском фильме «Ни судья, ни подсудимая» выдыхаешь с облегчением: бывают же такие судьи, как Анн Грювэз из Брюсселя. Не только строгие и справедливые, но с удивительно ироничным отношением к жизни, парадоксально вырастающим из наблюдения за повседневным ужасом, скрытым от глаз благополучного европейского обывателя. А это ведь тоже все рядом: буквально за стенкой кого-то могут унижать, насиловать, убивать. Анн Грювэз за рулем антикварного «Ситроена» разворачивает перед зрителями криминальную карту Брюсселя: «И вот в этом доме у меня был клиент» (а под клиентом у нее обычно подразумевается труп). Анн Грювэз настолько артистична и эксцентрична, что на фестивале в Сан-Себастьяне ей дали приз за лучшую женскую роль, хотя играет она саму себя. Точнее, не играет, а просто так живет.

Герои фильма Адины Пинтилие «Недотрога», получившего главный приз Берлинского фестиваля, тоже играют самих себя, но в предельно искусственных обстоятельствах. Режиссер помещает в стерильные интерьеры людей с физическими или ментальными особенностями и разговаривает с ними о сексуальности (например, у главной героини очень сложные отношения с собственным телом, поэтому она не терпит прикосновений). К сожалению, в этом меньше радикализма, чем скрытого нарциссизма и эксплуатации. Герои интересны режиссеру не сами по себе, а лишь как метафоры ее собственных желаний и страхов, подавленных или явных. Тем не менее это тоже киноязык современности, и иметь о нем представление совсем не лишне. Характерно, что «Недотрогу» показали в программе «Фильмы, которых здесь не было». Потому что представить ее не только в нашем прокате, но и в конкурсе ММКФ, конечно же, невозможно.