Электротеатр «Станиславский» показал оперу для скрипки и ученого

В Авиньоне, на главном театральном фестивале мира, спектакли с наступлением сумерек играются под открытым небом – прямо во дворах жилых домов, гимназий, бывших монастырей. Стараниями худрука электротеатра Бориса Юхананова кусочек Авиньона появился в Москве: построенная по проекту бюро Wowhous новая сцена «Станиславского» (амфитеатр на 150 зрителей плюс галереи со стоячими местами) не просто копирует типологию вписанной в городской ландшафт сезонной площадки, характерной для легендарного форума, но воссоздает присущую ему атмосферу, в которой демократичность органично соединяется с бескомпромиссностью художественного эксперимента. Таким оказался представленный на открытии Театрального двора «Галилео» – проект на стыке научпопа, новой академической музыки и поискового театра, ставший совместной инициативой «Станиславского» и Политехнического музея.

Авторы «Галилео» не лукавят, называя его «оперой для скрипки и ученого»: в минималистичном спектакле, сочиненном квинтетом российских композиторов и поставленном Борисом Юханановым, действительно два протагониста – Григорий Амосов и Елена Ревич. Пока знаменитая скрипачка вместе с одетыми в красные балахоны солистами ансамбля Questa Musica под управлением похожего на героев «Молодого папы» Филиппа Чижевского исполняет пять новых партитур, вдохновленных судьбой Галилея, известный физик-математик перевоплощается в своего старшего коллегу – партия чтеца где-то звучит поверх звуковой ткани, где-то обрамляет ее деликатными кавычками. Пятичастная форма «Галилео» подчеркнуто стилистически неоднородна: у Павла Карманова – дружелюбный минимализм, у Кирилла Чернегина – театральность на грани акционизма, у Кузьмы Бодрова – общие места виртуозного инструментального письма. В безусловных лидерах – Дмитрий Курляндский с механистичным, балансирующим на грани физиологичности блюзом, и Сергей Невский с сотканной из прорех и недосказанностей новеллой, за рваной звуковой тканью которой в конце концов проглядывает новая гармония сфер.

При чем здесь, казалось бы, опера? Интерфейс спектакля и в самом деле максимально далек от традиционных представлений о жанре: тут нет ни арий, ни хоров, более того – никто, страшно сказать, даже и не думает петь. Но в объединяющем искусства «Галилео» музыкальный театр пытается переизобрести себя заново – рефлексируя над своей природой и порывая с вековыми художественными конвенциями.

Драма здесь в прямом смысле рождается из духа музыки. «Галилео» актуализирует театральный потенциал еще одного почтенного жанра – инструментального концерта, за которым в европейской культуре закрепился вполне конкретный сверхсюжет: «я» и «они», вызов личной свободы, конфликт индивидуалиста-одиночки и окружающей его реальности. Музыка говорит о судьбе и идеях главного героя «Галилео» куда больше, чем стилизованный под его воспоминания литературный текст. А главное, у аудитории есть возможность наполнить абстрактное, невербальное повествование собственным содержанием, самостоятельно соотнося исторические коллизии с музыкальным нарративом. Существующий на передовой современного театра новый спектакль – распахнутая для интерпретаций форма, устройство которой хорошо описал Томас Манн в «Докторе Фаустусе»: в «Галилео» совершается прорыв из интеллектуального холода в рискованный мир нового чувства.