Пьесу советского классика Виктора Розова поставили с оглядкой на пафос западных битников

Ученица Сергея Женовача Марфа Горвиц получила негласный титул надежды российской сцены после постановки «Золушки» в московском театре «Практика» в 2014 г. Новой работы Горвиц ждали с нетерпением. Однако проект в «Приюте комедианта» стал долгостроем: назначенная прошлой весной премьера была отменена, режиссер поменяла пьесу, частично поменяла актеров и только сейчас оказалась готова показать публике результат.

Выбор драмы Виктора Розова «С вечера до полудня», первый вариант которой был написан в конце 1960-х, смел и не беспроигрышен. Многое в ней сегодня не выдерживает критики. Характеры грешат ходульностью, диалоги скатываются в публицистику. Нелюбимая Розовым советская интеллигенция представлена грубой карикатурой – негодяем с непролетарским именем Лева, да еще и из новосибирского Академгородка. Лева – нетактичный, болтливый карьерист, ниспровергающий семейные ценности и подозрительно равнодушный к женскому полу. Однако провести эту пьесу по ведомству беспримесного и бесталанного мракобесия все же не выйдет. Странная штука: правоверный большевик Розов, видимо, простодушно полагал, что в стране победившего социализма «человек проходит как хозяин». И по-хозяйски позволял себе такое, на что не рискнули бы Синявский с Даниэлем. Чего стоит ключевой образ «С вечера до полудня»: советская семья уподоблена зоопарку, где звери изнывают в тщетных мечтах о свободе. А дилемма, уезжать ли юному Алику в Лондон или остаться в Москве, в финале неожиданно разрешается в пользу заграницы – и кажется, к удовольствию автора пьесы.

Парадокс Розова в том, что еще сильнее, чем интеллигента Леву, он ненавидел буржуазный жирок и фальшь, которыми заплыла дорогая его сердцу советская действительность. В ниспровергательском пафосе Розов оказывается близок западным хиппи и битникам. Куда ближе, чем его более тонкие и интеллигентные коллеги по советскому драматургическому цеху.

Именно эту особенность розовской драматургии режиссер Горвиц и вывела на передний план. Советские герои Розова два с половиной часа выясняют отношения под музыку Animals и Джима Моррисона. Их костюмы и гримы (художник Дмитрий Разумов) – китчевая пародия на моду поздних 1960-х, причем не на тусклый советский отблеск, а на кислотно-цветистый западный оригинал. В условном пространстве, где длинный обеденный стол под колоннадой с красными звездами служит не только для приема пищи, но и для чинных бесед, и даже для ночлега, разворачивается вовсе не бытоподобный психологический театр, с которым ассоциируется Розов, а скорее театр социальной маски.

Хореограф Александр Любашин придумал для актеров эксцентричный пластический рисунок – марионеточный, механистический, конвульсивный. С комической важностью декламирует свой графоманский роман писатель Жарков (Михаил Самочко), принимает брутальные позы его сын тренер Ким (Александр Глебов), порхает вокруг Левы влюбленная в него старая дева Нина, сестра Кима (Елена Калинина в парике каре и нелепых красных гольфах). Сам Лева (Вячеслав Коробицин) в безразмерном мешковатом костюме из негодяя обратился в смешного недотепу. Режиссер выводит на подмостки вконец сбрендивший мирок, а многозначительные розовские диалоги звучат как абсурдный текст в духе «Лысой певицы» Ионеско.

Перелом наступает в конце первого действия, когда писатель Жарков решается уничтожить свой бездарный роман. За актерскими масками внезапно проглядывают человеческие лица, абсурдная карусель замедляет ход и окончательно останавливается в долгой финальной сцене психологической дуэли Кима и его бывшей жены Аллы (красавица Анна Донченко). В дуэли, как и в спектакле в целом, побеждает любовь, разрушающая границы и социальные фобии. Ким и Алла соединяются в страстном поцелуе, гремит California Dreaming, а зал шмыгает носами и утирает слезы. Марфа Горвиц прочитала пьесу Розова глазами нового поколения, но спектакль все же посвятила отцу – актеру Юрию Назарову, который на премьере сидел в зале, а услышав посвящение, растроганно всплеснул руками.

Санкт-Петербург