"Лир" Константина Богомолова на московской сцене: Король Советского Союза
В московском театральном центре «На Страстном» триумфально прошли гастроли театра «Приют комедианта» (Петербург) со спектаклем «Лир». В постановке Константина Богомолова интересный замысел и одна грандиозная рольАжиотаж вокруг «Лира» случился такой, что к трем запланированным московским показам решили добавить четвертый. Ночной! Кажется, это уже похоже на культ.
В «Лире» есть чем вдохновиться. Он очень здорово придуман. Он про конец света, который, по Богомолову, уже случился – во время Второй мировой. Поэтому мир богомоловского «Лира» вывернут: между живыми и мертвыми разницы нет, мужчин играют женщины, а женщин – мужчины, беременность растет не спереди, а сзади – горбом. Действие разворачивается в Москве и Подмосковье, Ленинграде и Берлине в 1940–1945 гг.
Декорация Ларисы Ломакиной – раструб цвета Кремлевской стены, который сужается в глубину сцены и заканчивается решетчатой, как в сталинских домах, дверью лифта. В начале спектакля на авансцену («трибуну Мавзолея», – поясняет комментатор) поднимаются действующие лица. Это очень дальние родственники шекспировских героев. Генерал Семен Михайлович Корнуэлл (Яна Сексте или Дарья Мороз) с супругой Реганой Лировной (Антон Мошечков), Георгий Максимилианович Альбани (Ульяна Фомичева) с супругой Гонерильей Лировной (Александр Кудренко или Геннадий Алимпиев), секретарь молодежного движения «Лира» Корделия Лировна Лир (Павел Чинарев), секретарь Союза советских писателей Самуил Яковлевич Глостер (Ирина Саликова), его законный сын Эдгар Самуилович, еврей (Юлия Снигирь), и незаконный сын Эдмонд Самуилович, русский (Алена Старостина или Анна Чиповская)... тут из зала начинает выносить первых жертв эстетического шока, а между тем на трибуне появляются посол Европы г-н Заратустра (Татьяна Бондарева) и наконец Лир (Роза Хайруллина).
Женщины (т. е. мужчины) в платьях, мужчины (т. е. женщины) в гимнастерках или мешковатых, на три размера больше, чем надо, костюмах (только у г-на Заратустры пиджак по фигуре – Европа!).
Сцена раздела страны символически разыграна с помощью надувной куклы из секс-шопа, на которой нарисована карта. Лир производит над куклой недвусмысленные действия с микрофоном.
Сцена присяги Эдмонда Корнуэллу символически разыграна с помощью пистолета, который незаконный сын Глостера недвусмысленно берет в рот.
Сцена застолья Лира разыграна с помощью бутафорских раков вместо остальных персонажей. Но тут уже комментатор поясняет, что эпизод символически изображает руководство страны в виде раковых клеток, поразивших тело нашей необъятной родины.
Умный и образованный автор Константин Богомолов отлично знает, как использовать обнажение приема.
Описывать его спектакль – благодарное занятие. Можно разобрать каждый эпизод, рассказать, почему так уместны раки и прочие нарочито примитивные, балаганные метафоры. Объяснить, зачем использованы тексты Ницше, стихи Пауля Целана, Варлама Шаламова и Самуила Маршака (ранние, восторженно сионистские), а также ненормативная лексика и фрагменты Откровения Иоанна Богослова.
Потому что спектакль Богомолова очень литературный. Все его образы и шутки придуманы человеком, у которого отчетливо вербальное мышление. Недаром Богомолов хорошо пишет и замечательно говорит. А сцена служит ему для иллюстрации. Актеры в костюмах вышли, доложили текст, как-нибудь подвигались и ушли. Пластически, мизансценически «Лир» решен настолько же незатейливо, насколько замысловато придуман. Для того чтобы оценить режиссерскую идею, спектакль было бы достаточно пересказать. Если бы Лира играл кто-то другой.
Константин Богомолов подарил Розе Хайруллиной великую роль. Это становится ясно, как только маленький, высохший, с растрескавшимся голосом Лир впервые появляется на сцене. Дело не в том, как тщательно проработаны все интонации и жесты – и сколько в них свободы. Не в том, какой этот Лир бесконечно разный. Поражает в нем что-то другое, и когда понимаешь что, становится не по себе. Вот она, богомоловская мысль о конце света, – тихонько стоит на сцене, и ничего не надо уже объяснять. Этот Лир заряжен нечеловеческой (или, напротив, безмерно человеческой) энергией печали. Такую печаль, наверное, может чувствовать только живой в мире мертвых или мертвый в мире живых.