За последние несколько лет термин «глобальный Юг» был усвоен не только специалистами-международниками, но и широкой общественностью. Однако попробуйте задаться рядом вопросов. Какие страны относятся к глобальному Югу? По каким критериям их можно туда вписать? Включает ли он, допустим, Израиль, Сингапур или Австралию? Даже если оставить в стороне академическое занудство, однозначные ответы на них дать сложно.

Многообразие современного мира не позволяет держать в уме все нюансы политического устройства, экономического развития и вопросов безопасности более сотни стран, которые принято обобщать как «глобальный Юг», «мировое большинство», «третий мир», «развивающиеся страны» и т. д. В такой ситуации удобнее обособить западные страны и их союзников (включая, например, Филиппины, которые интуитивно можно было бы отнести к тому самому глобальному Югу), а оставшиеся страны выделить в качестве самостоятельного центра силы, дружественного России.

К сожалению, никакого глобального Юга как единого субъекта не существует: подразумеваемые под этим понятием страны Азии, Африки и Латинской Америки слишком отличаются друг от друга. К счастью, Россия исторически поддерживала крепкие двусторонние и многосторонние связи на каждом из этих направлений. Это относится как к крупным странам (Китай, Индия, Египет, Нигерия, Бразилия), так и к региональным интеграционным объединениям (АСЕАН, МЕРКОСУР).

Отметим, что мы имеем возможность распоряжаться таким ценным наследием во многом благодаря советским стратегам времен холодной войны, поставившим перед собой цель бороться с колониализмом и способствовать процессу деколонизации. Более того, стоит отдать должное именно идеологическому компоненту советской внешней политики: Москва представляла собой не просто равный Вашингтону центр силы, но предлагала новым независимым государствам альтернативную модель развития, которая подразумевала полную самостоятельность на международной арене и создание устойчивого национального хозяйства, снижавшего угрозу перехода из колониальной в неоколониальную форму зависимости.

При всей значимости советской помощи в дипломатическом признании, экономическом развитии и военном строительстве «стран третьего мира» (общепринятый в те годы обобщающий термин) можно выделить два условных ограничителя советской внешней политики – политический и экономический.

Первый был напрямую связан с логикой холодной войны: улучшение отношений с Вашингтоном (например, в случае с Египтом в конце 1970-х гг.) подразумевало фактический разрыв связей с Москвой. Как следствие, советскому руководству не всегда хватало гибкости в случае смены элит или политического курса той или иной страны, что подчас обесценивало достижения прошлых лет.

Второй ограничитель касался развития национальных хозяйств, основанных на социалистических производственных отношениях. Советский Союз действительно внес большой вклад в развитие промышленности (в особенности тяжелой), энергетики и инфраструктуры развивающихся стран. Однако со временем вдохновленная Москвой модель регулирования экономики (пусть и с индикативным, а не директивным планированием) перестала обеспечивать желаемые темпы экономического роста. Когда колоссальный госсектор развивающихся стран с низкорентабельными или убыточными предприятиями перестал быть производственным активом, превратившись в пассив, элиты многих стран третьего мира обратились к принципам «вашингтонского консенсуса», который подразумевал либерализацию внешней торговли и инвестиционных режимов.

К тому времени прекратил свое существование и Советский Союз. Российские элиты не готовы были поддерживать отношения с развивающимися странами на прежнем уровне, сконцентрировавшись на развитии связей с Западом. Однако уже во второй половине 1990-х гг. во внешней политике Москвы стал проступать тренд на возобновление контактов с глобальным Югом.

Грубо говоря, этому способствовали два фактора – субъективный и объективный. Первый можно свести к разочарованию президента Бориса Ельцина и его окружения в намерениях и действиях западных стран – в частности, это касалось игнорирования интересов России при расширении НАТО. Самым ярким индикатором «смены вех» в российской внешней политике принято называть предложенный в 1998 г. Евгением Примаковым формат «Россия – Индия – Китай», что обозначило приоритеты Москвы на годы вперед.

Вторым фактором являлось экономическое развитие стран глобального Юга – первые результаты постепенной либерализации обеспечивали эти государства внушительными темпами прироста ВВП и побуждали многих зарубежных инвесторов задуматься о перспективах работы на растущих рынках.

В сущности, именно эти два фактора оказывали наибольшее влияние на динамику отношений России и глобального Юга в последние десятилетия. Однако даже при общей заинтересованности в укреплении экономических отношений с развивающимися странами по-настоящему важным катализатором этого процесса каждый раз становилось обострение отношений Москвы с западными столицами. Такая закономерность наблюдалась в начале 2010-х гг. (разногласия в оценках «арабской весны» на Ближнем Востоке), после 2014 г. и, разумеется, после 2022 г. И если политические элиты активизировались на южном направлении уже во второй половине 2010-х гг., то российский частный бизнес стал осваивать новые рынки только после начала СВО.

В этом нет ничего удивительного – Москве несложно поддерживать исторически дружественные политические отношения с незападными столицами. У сторон, как правило, нет принципиальных разногласий по глобальным и региональным проблемам. Более того, Россия выступает за предоставление Индии и Бразилии постоянного членства в Совете Безопасности ООН. И хотя дискуссия о реформе СБ ООН уже много лет остается лишь дискуссией, позиция Москвы демонстрирует ее доверие к своим партнерам и отказ от советской парадигмы блокового мышления в пользу большей гибкости в отношениях с глобальным Югом.

Что касается экономического измерения, то и тут стоит признать очевидный факт: Россия не Советский Союз. У Москвы нет такого количества ресурсов, которые она могла бы фактически безвозмездно вкладывать в развитие партнеров. Поэтому частные российские компании долгое время не были готовы идти на риск. Рискнуть многие из них заставила фактическая потеря возможности работать на другом направлении. Как итог – России и странам глобального Юга впервые за долгое время удалось выйти за рамки «традиционных сфер сотрудничества» (как правило, речь идет о ВТС и ядерной энергетике), где главную роль играли госкорпорации.

Принимая во внимание высокую значимость работы последних, все же отметим активность российского частного сектора в странах глобального Юга в качестве важнейшего достижения последних лет. Общее расширение сотрудничества и развитие «неполитических» деловых контактов дают надежду на то, что «крепкая дружба» с незападными странами не останется воспоминанием из советских времен.

Автор – младший научный сотрудник Группы Южной Азии и Индийского океана Центра Индоокеанского региона ИМЭМО РАН

Московские центральные диаметры (МЦД) – одна из самых амбициозных и значимых транспортных инициатив столичного региона и всей страны. Она вывела городской железнодорожный транспорт на новый уровень и задала стандарт для его интеграции в инфраструктуру мегаполиса. Торжественный запуск диаметров состоялся 21 ноября 2019 г. В церемонии приняли участие президент России Владимир Путин и мэр Москвы Сергей Собянин.

Идея соединения радиальных направлений в единые маршруты появилась впервые еще 100 лет назад. Однако приступили к ее реализации только после успешного запуска Московского центрального кольца (МЦК). Благодаря МЦК не задействованная ранее система железнодорожного сообщения стала частью рельсового каркаса Москвы. Опыт МЦК показал, что пассажиры готовы менять свои транспортные привычки, а главное, что железнодорожный транспорт может выполнять роль ключевого городского транспорта.