Кирилл Каем: «Доля государственных инвестиций в «Сколково» сегодня менее 35%»

В 7 вечера в технопарке «Сколково» оживленно. В атриуме идут занятия по китайскому языку и лекция, в биомедицинской лаборатории – эксперимент, даже в офисе полно людей. Как меняется деятельность Фонда «Сколково» и почему корпорациям интересно сотрудничество с ним? По каким показателям измеряется эффективность работы? Об этом в интервью «Ведомости&» рассказал Кирилл Каем, старший вице-президент Фонда «Сколково».

– Пока мы с вами разговариваем, от 3 млн до 9 млн клиентов Сбербанка воспользуется услугами нашего резидента Group-IB – их защита встроена в системе онлайн-платежей. В электросетях применяются суперпроводниковые ограничители тока нашей компании «СуперОкс». Но большинство потребителей, используя продукты резидентов «Сколково», не подозревают об этом.

Обыватели знают такие технологические компании, как Facebook. Фонд «Сколково» при создании был ориентирован на конверсию наукоемких проектов в технологии, полезные для экономики. Поэтому экспертиза, которая была создана, имеет строгий научно-технический характер. Исходя из своего мандата, мы не берем проекты, основанные только на маркетинговой инновации, проект должен строиться на уникальной подтвержденной научной технологии. В итоге более 90% резидентов «Сколково» занимаются технологиями b2b или b2b2c, и конечный потребитель не видит их имен. То, что сделано в «Сколково», продается как часть продукта «Ростелекома», «Россетей», Сбербанка и т. д.

– Внедряемая технология зачастую имеет эффект на втором или третьем переделе, иногда даже не в рамках одной компании. Например, сколковская компания благодаря аддитивным технологиям делает из композитных материалов инжекторную форсунку для летательных аппаратов не из 45, а из двух деталей. Отказоустойчивость повысилась в тысячи раз. Компетенция компании – умение работать по этой технологии с десятками изделий, применять ее в авиации, автомобилестроении. Эффект для индустрии значимый, но посчитать его очень сложно. От этого зависит и оценка бизнеса – капитализация компании.

– В идеальном мире рост капитализации был бы чрезвычайно полезным KPI для Фонда «Сколково». Но, к сожалению, фондовый рынок ранних технологических компаний, который мог бы подтвердить оценку стартапа, в России ничтожно мал. Рынок венчурных сделок тоже небольшой, так что по ним капитализацию не посчитать. Особенно сложна оценка стартапов ранних стадий с очень высокой рисковой составляющей. А таких много в портфеле фонда.

Конечно, мы оцениваем компании, помогая им общаться с инвесторами. Смотрим на рынок в мире, на аналогичные сделки и выводим оценку как баланс между деньгами, которые необходимы для развития проекта, оценкой мировых аналогов и двумя жадностями – основателя и инвестора. Понятно, что есть еще инструменты – по коэффициентам к выручке (если речь о первых сделках по прототипам, то адекватность такой оценки небольшая), по раундам инвестиций (если таковые случались по оцениваемому проекту), по TRL (уровню готовности технологий). Но в целом объективную оценку российского стартапа как объекта купли-продажи сделать сложно. Даже аналоги часто не подобрать, поскольку речь иногда идет о принципиально новом подходе, а не об очередном мобильном приложении. Поэтому к прямым KPI фонда капитализация не относится.

– Да, и они весьма конкретные – и в том числе монетарные. Во-первых, мы про R&D, поэтому смотрим на IP (Intellectual Property – интеллектуальная собственность. – «Ведомости&»), который компания производит, – и патентные заявки, и собственно патенты. Во-вторых, оцениваем количество вовлеченных в экосистему людей. При этом мы следим за тем, на что резиденты тратят деньги: нельзя нанимать рты, которые не производят ценности с точки зрения основных уставных целей – НИОКР. Самый важный KPI в весовой части – выручка стартапов, поскольку мы не только про исследования, но и про их коммерциализацию. В этом году [суммарная] выручка стартапов-резидентов превысит $800 млн. Это не детские цифры, особенно если учесть, что значимый объем выручки генерируют 300–400 компаний, которые уже имеют готовый продукт. Около 800–900 компаний – это высокорискованные проекты ранних стадий, около 600 компаний – в стадии пилотирования, где основные риски уже сняты.

– Выручку резиденты могут получать по трем направлениям: продажа собственного продукта; продажа IP или роялти с него (тут много примеров, связанных с софтом); оказание услуг НИОКР сторонним организациям, которое может быть само по себе продуктом, а может идти параллельно собственной разработке в той же области. Тут много примеров в биомедицинском кластере. «Нацбиосервис», например, делает тканевые чипы – определенные наборы клеток, на которых можно вести разработку лекарственных средств. Делают для себя и для R&D фармацевтических компаний, это продукт b2science. Или «Инсилико», у которой второй офис в Балтиморе, в Университете Джона Хопкинса, – биоинформатики, у которых есть собственный план разработок лекарственных средств, и в то же время они оказывают услуги крупным фармацевтическим компаниям: основываясь на биомедицинских данных и правилах, зашитых в искусственный интеллект, могут сделать прогноз, будет ли лекарство работать, серьезно сокращая цикл разработки и снижая процент неудач. Google включил «Инсилико» в топ-10 биоинформационных компаний, которые изменят будущее современной медицины.

– Биомед – самый трудный с точки зрения привлечения денег сектор. Цикл разработки и преодоления регуляторных барьеров длинный, дорогой, очень высокие риски. Во всем мире эта отрасль значимо поддерживается государством, и в этом смысле «Сколково» выступает как один из институтов господдержки. Социальный интерес к теме очень большой, а инвестиционный – очень осторожный. Кроме финансовой поддержки от Фонда «Сколково» хочется сказать спасибо Минпромторгу – сейчас поставлен вопрос о создании дополнительного инструмента венчурного инвестирования для проектов ранних стадий в биомедицине.

– Если совсем коротко, то я бы обозначил три основных values нашего фонда: первое – сам pipeline проектов, второе – экспертиза как с точки зрения организации прозрачного и независимого процесса, так и с точки зрения качества (в биомедицинском кластере, например, 40% международных экспертов) и третье – то, что мы стоим на перекрестке между компаниями и стартапами, помогаем им найти друг друга и эффективно взаимодействовать.

– В 2010–2011 гг., когда «Сколково» затевалось, была попытка капитализировать науку. Задача ставилась так: найдите все лучшее, сделайте из этого компании и внедрите их технологии на практике. Но, научившись это делать, мы поняли, что надо расставить приоритеты и сузить воронку поиска, поскольку разнообразие технологий слишком велико. Сейчас эту приоритизацию мы строим от индустриального запроса: что нужно крупным компаниям сейчас и в пятилетней стратегии. В прошлом году мы затеяли еще и программы по корпоративной акселерации, которые помогают бизнесу лучше сформулировать свой технологический запрос, прокачать своих инновационных менеджеров, познакомиться со стартапами. Мы рассчитывали на 3–4 стратегические сессии в год, но спрос оказался высоким, и сейчас до конца лета 2019 г. все расписано.

– Я пришел в фонд в 2013 г. На этом месте криво лежали бетонные плиты, по ним ездили грузовики со стройматериалами. Здание офисного центра «Гиперкуб» торчало как одинокий зуб в чистом поле. Сейчас мы это здание еле находим между другими объектами. Скорость роста площадки впечатляющая. При этом доля государственных инвестиций сегодня всего менее 35%, и она снижается. На старте она была близка к 100%.

В январе 2017 г. мы переехали в здание технопарка – кстати, самого большого в Европе. Уже в ноябре 90% офисов было занято стартапами. Мне атриум казался пустым. А сейчас только через него проходит 6000–8000 человек в неделю. С утра встретил группу со спальными мешками – биоинформатики идут на трехсуточный хакатон. Для меня это лучший знак – экосистема живая и правильных людей привлекает. &

Текст: Ирина Телицына