Моральная жизнь эпохи позднего путинизма
Моральный выбор сегодня – не фигура речи из прошлого, но этическая грань проходит не по линии, отделяющей человека от государства
Работа на государство не признак ни высокой нравственности, ни аморализма
В советское время существовал суд партии, и он был легитимнее судебной власти. Инженера вызывали на партбюро завода, скрипача – на партбюро консерватории. Решения такого суда в зависимости от периода истории могли нести гибель – а могли только мелкие служебные неприятности.
В позднем СССР по мере ослабления страха перед партийной системой набирал силу неформальный суд равных, и он тоже был легитимнее официального. «Остракизм «своих» был более грозной силой, чем служебные неприятности», – говорят Петр Вайль и Александр Генис в книге «60-е. Мир советского человека». Когда обсуждают публичных людей, сотрудничающих с государством, – от Чулпан Хаматовой до Константина Богомолова, – то это отголоски того самого суда своих.
И партбюро, и суд своих – суды в кавычках. Оба имели отношение не к человеческой или профессиональной состоятельности «подсудимого», а к своеобразно понятой морали. Партия судила за уклонение от текущей партийной линии, за сделки с враждебной идеологией. Архитектор мог пострадать за то, что проект не укладывался в новую стилевую или экономическую программу партии.
Чем ближе к концу СССР, тем сильнее становились свои и слабее – партия и ее идеологические формулы. Свои судили не за сделки с чуждой идеологией, а за сделки с совестью, за мещанство, за карьеризм, за урон братству свободных людей, которым наплевать на государство. Какую сторону ни возьми, а придется признать, что при СССР моральная жизнь была насыщенной, бурной и опасной.
Ее отголоски слышны до сих пор. «Личные дела» одних граждан разбирают наследники партбюро – и тогда предметом разбора становится моральный облик Владимира Сорокина, Бориса Акунина, Алексея Учителя. Личные дела других разбирают наследники своих – и тогда предметом суждения (и осуждения) оказываются публичные люди, решившие работать с государством или поддержать чиновников в их начинаниях. «Глубокой, беспощадно трезвой нам кажется другая идея – если уж ты угодил в систему зла, то есть практически в любую систему, то нечего дергаться: никакую человечность тут не сохранишь. Или ты вне любых систем, или станешь монстром, никуда не денешься. «Вот она, правда о мире и человеке! Ах, как глубоко!» – говорим мы про всякую книгу, которая заново подтверждает эту идею», – писал Григорий Дашевский о романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Между тем Гроссман, живший в самые темные времена власти партбюро, видел высшую ценность в мире, продолжает Дашевский, во вспышках человечности, которые случаются вопреки нечеловеческой силе, уничтожающей в людях человеческое.
Создание конфликтности вокруг идеи работы на государство выгодно пропагандистам, ведь конфликтность углубляет разделения и позволяет лишний раз сказать, что раз работаешь на режим, то назад дороги нет. Такие вещи, кроме представителей самого режима, мало кто говорит.
Значит ли это, что моральный выбор сегодня – фигура речи из прошлого? Значит ли это, что сотрудничество с государством вообще этически не окрашено? Нет. Просто этическая грань проходит не по линии, отделяющей человека от государства. Работа на государство не признак ни высокой нравственности, ни аморализма. В наше время работа на государство если и залог чего-либо, то высокой неопределенности – можно стать еще богаче, а можно попасть под статью.
И потому не достигает цели ни суд псевдосталинского партбюро, ни суд своих. Достойно прожить, обеспечить семью, вырастить и обучить детей, по возможности не становясь монстром и даже помогая выживать другим, можно и работая за государственные деньги. Тем более что во многих областях выбора у людей нет. А можно прожить совсем недостойно, даже обладая редкой в сегодняшней России привилегией – свободой от государства.