России надо не только выходить из кризиса, но и определить долгосрочный вектор развития. А его, как уже многие понимают, у нас нет. На этом фоне обостряется проблема выбора между стабилизацией, понимаемой как рост с низкими темпами при минимизации рисков, накоплении резервов и с умеренной инфляцией, и поощрением серьезного роста путем активной промышленной политики и принятия рисков в части отказа от попыток запасти деньги на всякие жизненные случаи, сохранить и преумножить.
Первым путем мы и шли перед кризисом. В условиях благоприятной внешней конъюнктуры и макроэкономической стабильности (инфляция – 3%, масштабное пополнение финансовых резервов) прирост ВВП в 2019 г. составил жалкие 1,3%. Затормозился инвестиционный процесс (к прошлому году всего +1,7%), замерла динамика реальных доходов (+1%). При этом ни у бизнеса, ни у людей особых сбережений и запасов прочности нет, что делает их особенно уязвимыми. Нет и понимания перспективы. Это и породило сомнения: а насколько оправданна политика стабильности и резервов?
Применим метод обратного счета. Замедление экономики означает, что средств ВВП уже не хватает на одновременное решение задач по борьбе с бедностью, развитию социальной сферы, инфраструктуры и обороны. Даже при довольно оптимистичном прогнозе роста ВВП (2,3–2,4% в 2022–2024 гг.) выход на приемлемое накопление основного капитала (27% ВВП) и удовлетворительное финансирование социалки (прирост расходов на государственные учреждения на 10–12% к 2024 г.) оставляет на увеличение потребления домашних хозяйств всего 0,1–0,4%. То есть без достаточно высоких темпов роста той самой стабильности достичь не удастся. Просто потому, что не будет хватать ресурсов. А экономическая стратегия сведется к позднему СССР: сначала латать дыры в социальной сфере за счет обороны, потом в обороне, забирая из инфраструктуры, – а потом всё.
Стоит заметить, что стабилизация средних показателей динамики доходов означает, что у больших групп населения они снижаются. Макроэкономическая стабильность означает, что социальное расслоение может усиливаться и в обществе возможно формирование зон устойчивой бедности, едва ли не недоедания. Потребление бедными слоями качественных продуктов (свежие овощи и фрукты, мясо-молочная продукция) почти вдвое меньше, чем обеспеченными. Значит, для выхода на более или менее приемлемые темпы роста благосостояния (если, конечно, решать и остальные задачи развития) необходим темп прироста ВВП порядка 3–3,5% в год. Никак не меньше.
А суммарный потенциал роста составляет сейчас, повторим, около 2–2,5% в год. Есть недоиспользованный докризисный потенциал в 0,5–1,0 п. п., возникший из-за чрезмерно жесткой фискальной и монетарной политики, но этого все равно недостаточно для решения проблем долгосрочного периода. Еще примерно 1–1,5 п. п. динамики ВВП в год Россия теряет из-за отставания в эффективности факторов производства (труда и капитала). Таким образом, теоретически при решении структурных проблем в среднесрочной перспективе мы все же можем расти темпом 3–3,5%. И именно для этого – для мобилизации нового потенциала развития с принятием соответствующих рисков – нужны модифицированные национальные проекты. Как раз такие темпы и предполагаются в качестве национальных целей.
Как их добиться? В том числе мерами прямой государственной поддержки, которые промышленник Олег Дерипаска видит так: «ЦБ должен начинать публикацию конечных банковских ставок для основных кредитных продуктов в российской экономике. Важно объявить конечные ставки по ключевым продуктам для населения и промышленности, оказавшихся в ловушке ограничений банков-ростовщиков с их страхованием и комиссиями» (цитата по РБК).
Дерипаска ссылается на практику Народного банка Китая. В начале 2000-х гг. банк наряду с традиционной миссией обеспечения макроэкономической стабильности решал задачу поддержки национальной экономики методами таргетирования лимитов кредитования отдельных секторов китайской экономики. Делал он это через четыре государственных «политических» банка: Bank of China, Industrial and Commercial Bank of China, China Construction Bank и Agricultural Bank of China.
Здесь важен не только финансовый аспект. Гораздо сильнее выглядит то, что денежно-кредитные инструменты подкреплялись и обосновывались разработкой экономических балансов – материальных и трудовых ресурсов, межотраслевых и др. То есть имело место полноценное индикативное планирование, а не просто «хотелки» в стиле нашего финансово-экономического блока. В Китае тогда это сработало.
А что у нас?
Вот что сообщил на недавней конференции «Ведомостей» зампредседателя Совета Федерации Николай Кузнецов: «Мы приняли закон о защите и поощрении капиталовложений (ЗЗПК). Уже в этом году должны быть поддержаны первые 20 инвестпроектов на общую сумму порядка 900 млрд руб., и мы должны выйти к 2022–2023 гг. на 150 проектов на общую сумму 2–3 трлн. Нам очень важно, чтобы инструмент ЗЗПК давал инвесторам гарантии стабильности режима – фискального, административного, лицензионного, разрешительного – не только на период проектирования, но и на весь период реализации [проектов], в том числе даже выходящий за рамки 20-летнего периода».
У Центробанка, судя по словам его первого зампредседателя Ксении Юдаевой, несколько иные приоритеты: «Это и политика по поддержанию инфляции на низком уровне, и снижение девальвационных ожиданий, политика девалютизации банковских балансов, в принципе девалютизация экономики, политика по развитию финансовых рынков и, конечно же, политика по повышению устойчивости финансовых институтов – целенаправленные действия надзора и по выводу слабых институтов с рынка, и по тому, чтобы дисциплинировать действующие финансовые институты. У нас совершенствовалось регулирование, и все финансовые институты должны были соответствовать требованиям регулирования, это существенно повысило устойчивость и резистентность системы к шокам. Министерство финансов с бюджетным правилом также, безусловно, сыграло свою роль в этом процессе. Я думаю, это один из ключевых инструментов макроэкономической устойчивости, который также способствовал поддержанию устойчивости российского рынка. Но с другой стороны, шоки на финансовом рынке, конечно, возникли не здесь, не в России, они возникли на мировых рынках».
Насколько приемлема такая модель для России? По мнению Евгения Мягкова, бывшего замдиректора от России во Всемирном банке, чрезмерный упор на ограничение роста денежно-кредитных агрегатов может вызывать денежный голод. С его помощью можно сбивать темпы инфляции, но насколько устойчивым будет результат, не ясно. В соответствии с логикой монетаристов, если даже рост цен и вызывается немонетарными факторами, например ростом издержек или монополистической практикой на отдельных рынках, без поддержки со стороны роста денежной массы он будет кратковременным и сойдет на нет. Но скорее наоборот: результатом станет сокращение предложения товаров и услуг без адекватного падения цен. Это особенно характерно для стран с развивающимися рынками и несовершенными рыночными структурами. Впрочем, с поддержкой и эмиссией, конечно, надо быть поосторожнее. «Подавление инфляции важно. Если отменить антиинфляционный курс, рубль обесценится и все закричат. Вопрос в правильном балансе. Его сложно найти и поддерживать даже в более продвинутых странах», – считает Мягков.
Хорошо, пусть стабильность. Но и национальными проектами, и планом выхода из кризиса тоже придется кому-то заниматься – здесь даже регулятор не может оставаться над схваткой.
Кстати, о стабильности. Аудитор Счетной палаты Алексей Саватюгин от результативности ЦБ в плане развития финансовых рынков тоже не в восторге. На той же конференции «Ведомостей» он заявил, что в части стабильности финансового рынка Россия очень сильно просела, опустившись на 95-е место в мире: «Мы анализировали стратегию развития финансового рынка [Банка России]. Это была дискуссия начала года, еще до эпидемиологических проблем. И мы говорили: стратегия красивая, но она не выполняется. [Взять] даже те показатели, которые сам регулятор себе установил в этой стратегии [в период] 2016–2019 гг., там не было глобальных потрясений. Из 13 KPI восемь не были выполнены. Из семи количественных показателей, которые установил Банк России, выполнен один. Это не очень хорошо. Сейчас другая стратегия, [реализация которой] закончится в следующем году. Посмотрим. Но перспективы такие, не очень оптимистические».
