Конституционный суд в домике

На Крестовском острове в Петербурге – там, где стоят коттеджи членов Конституционного суда (КС), – расположен и детский досуговый клуб с выразительным названием «Я в домике». В свете недавнего заключения суда о полном соответствии всех президентских поправок «неизменяемой» части Конституции такое соседство выглядит многозначительным, а название детского клуба могло бы стать прекрасным эпиграфом к этому заключению.

Хотя под губительным воздействием коронавируса тенденция к самоизоляции набрала повсюду громадную силу, все-таки полное огораживание от внешнего мира, его явлений, нужд и тревог – это самое последнее, чего граждане России ожидают от КС. И в этом смысле начало заключения КС звучит весьма обнадеживающе, как некое обещание открытости. В нем говорится: «Конституционный суд Российской Федерации самостоятельно, в том числе на основе мониторинга дискуссии в средствах массовой информации и в сети Интернет, а также с учетом общественной значимости определяет те положения, оценка которых требует более развернутого выражения его позиции».

Таким образом, судьи признались, что внешний мир им неплохо известен, что в интернет они выходят и знакомы с имеющимися там точками зрения и дискуссиями, – словом, не совсем замкнулись в себе или в сфере чистого юридического умозрения. Однако все, что написано дальше, ничуть не оправдывает столь многообещающих заверений.

В заключении нет и следа знакомства с реалиями внешнего мира. Оно как будто бы написано инопланетянами, которые прилетели, ознакомились со здешними законами, поверили им на слово, сочли, что действительность им полностью соответствует, вынесли новому закону одобряющий вердикт – и улетели к себе обратно, куда-нибудь в созвездие Южного Креста.

Наиболее запоминающийся термин среди употребляемых в заключении – это «дискреция»: о чем бы ни зашла речь, КС настойчиво повторяет, что решение данного вопроса находится в пределах или в рамках дискреции конституционного законодателя, в его исключительной дискреции, что в дискреции при решении такого-то вопроса ему, законодателю, не может быть отказано и т. п. Это безоглядное доверие к законодателю, к писаному праву и полное невнимание в тому, как оно работает в жизни, губит КС на корню и превращает его заключение в совершенно безжизненную схему. Это какая-то чистая алгебра или правовое гегельянство, для которого идеи явлений гораздо важнее их самих.

Опираясь исключительно на тексты – собственно конституционный и поправочный – КС обнаруживает в путинской России множество прекрасных вещей, в частности «развитый парламентаризм, реальную многопартийность, наличие политической конкуренции, эффективную модель разделения властей, снабженную системой сдержек и противовесов, а также обеспечение прав и свобод независимым правосудием». Расцвет всего этого в современной России якобы вполне компенсирует ту главную поправку, ради которой все и было затеяно, – обнуление прежних президентских сроков Владимира Путина. Но, спрашивается, как же судьи узнали, что все эти вещи действительно существуют в России – и притом не только на бумаге? Если сведения о подобном расцвете дошли до судей КС из интернета, то поневоле приходится заключить, что в их коттеджи и рабочие кабинеты проведен какой-то особенный интернет, совсем не тот, с которым имеют дело обычные люди.

Это что касается противоречий с действительностью. Но в решении КС хватает и внутренних противоречий, тоже проистекающих от безмерного доверия к законодателю.

Так, КС верит: поскольку закон о поправке установил гарантии президенту Российской Федерации, прекратившему исполнение полномочий не в связи с отрешением от должности, то это «явно и недвусмысленно подтверждает принципиальное намерение конституционного законодателя обеспечить в конституционной практике периодическую сменяемость лиц, занимающих должность президента». Но, рассуждая строго логически, наличие таких гарантий ничего подобного не доказывает: оно свидетельствует лишь о возможности ухода президента в отставку когда-нибудь по своему усмотрению и более ни о чем.

КС также говорит, что нормы про обнуление сроков «выступают, по существу, переходными положениями по отношению к изменению ст. 81 (ч. 3) Конституции». Указанное изменение состоит, как известно, в удалении слова «подряд». Но спрашивается: зачем вообще понадобился какой-то специальный переход, в форме обнуления, от прежнего регулирования президентских сроков к новому? Ведь мы имеем дело не с новой Конституцией, а только со слегка поновленной – все фундаментальные положения остались нетронутыми. И главная странность: этот «переход» имеет вектор, прямо противоположный самому изменению, что признает и КС. Он утверждает, что переходное регулирование «объективно расширяет возможности конкретных лиц <...> занимать в случае избрания на должность президента <...> как больше двух сроков, так и больше двух сроков подряд». Но если, как дважды отмечает КС, суть изменения в том, что ограничение на количество президентских сроков именно усиливается (ужесточается), то каким же образом «расширение возможностей» может служить переходом к «ужесточению»? Подобная, с позволения сказать, диалектика сильно напоминает известный советский тезис об усилении классовой борьбы по мере приближения к социализму или об отмирании государства через его максимальное усиление. За такое в Высшей партийной школе несомненно поставили бы зачет. Но по факту это очень похоже на попытку попасть в Европу, двигаясь в Азию.

Понимая крайнюю уязвимость своих выводов насчет оправданности дополнительных президентских сроков для Путина, КС спешит покинуть зыбкую почву диалектики, чтобы встать на кажущуюся ему более твердой почву госбезопасности. «Конституционный законодатель, – говорит он, – может учитывать и конкретно-исторические факторы принятия соответствующего решения, в том числе степень угроз для государства и общества, состояние политической и экономической систем и т. п.». Тут и открыть бы наконец окно во внешний мир, тут и обратиться бы к действительным фактам – т. е. обсудить наличие и степень угроз или хотя бы назвать их по имени. Но нет, КС снова уклоняется от конкретики и дает нам понять, что всецело доверяет конституционному законодателю, который со свойственной ему безошибочной мудростью и проницательностью уж конечно не может иметь в виду мнимые угрозы и неспособен преувеличить действительные. Потребовать от законодателя хотя бы краткого отчета в том, что же за угрозы такие предвидятся у нас на горизонте 2024 и 2030 гг., суду не приходит в голову. При таком всепоглощающем доверии к законодателю что вообще остается от проверочной функции КС? В сущности, ничего, кроме проверки взаимной непротиворечивости фраз в пределах конституционного текста. Но если КС создавался только для этой задачи, его существование выходит чересчур дорогим. Куда дешевле для общества было бы поручить подобную проверку кафедрам логики и прикладной лингвистики любого университета – право, у них получилось бы лучше! Поэтому сокращение числа судей КС с 19 до 11 кажется даже оправданным.

Весьма символично, что заключение по столь важному вопросу вырабатывалось келейно и притом со скоростью военно-полевого суда: от новости про обнуление до начала заседания КС прошло лишь четыре дня, а уже через двое суток заключение было готово – срок ничтожный для общественной дискуссии. Воистину большевистские темпы! Правоведов со стороны, в первую очередь специалистов по конституционному праву, кажется, вовсе не сочли нужным приглашать: мнения подобных «друзей суда» (amicus curiae) могли бы стать неприятным напоминанием об окружающей жизни, про которую судьям, похоже, хотелось бы знать как можно меньше. Из уютных домиков на Крестовском мир должен выглядеть совершенно иначе, нежели из окон обычных квартир, и никакие друзья КС не нужны – он абсолютно самодостаточен и герметичен.

Автор — доктор права Эссекского университета, Великобритания