Молодежь раздражена коррупцией, но не хочет нести риски борьбы с ней

Российская молодежь продолжает оставаться мало исследованной частью российского общества, что сказывается на противоречивости существующих представлений о настроениях в молодежной среде. Вплоть до недавнего времени среди экспертов доминировало мнение, что молодежь политически апатична, лояльна и не склонна участвовать в публичных акциях. Противоположное мнение состоит в том, что социальный протест в России молодеет, а события 2011–2012 гг. запустили процесс политизации российской молодежи.

Из всех возрастных молодежных когорт наиболее загадочным представляется так называемое поколение Z, т. е. молодые люди, социализация которых проходила после 2000 г., в период президентства Владимира Путина. Это поколение неожиданно громко заявило о себе во время антикоррупционных протестов 2017 г., организованных ФБК Алексея Навального, – из-за широкой вовлеченности тинейджеров антикоррупционные протесты стали называть «протестами школьников», а сам Алексей Навальный обрел репутацию политика, который знает, как разговаривать с молодежью.

Мы, социологи санкт-петербургского Центра независимых социологических исследований (ЦНСИ), решили попробовать разобраться в особенностях восприятия коррупции представителями поколения Z и понять, может ли эта тема мобилизовать российскую молодежь – может ли она стать социальной силой, способной инициировать изменения, которые приведут к снижению уровня коррупции в стране? В этом мы опирались на материалы социологического исследования, проведенного ЦНСИ весной 2019 г. в трех городах – Санкт-Петербурге, Казани и Ростове-на-Дону. Мы также надеялись получить ответ на более общий вопрос о том, как молодые люди позиционируют себя в системе отношений государства и общества, что определяет в том числе и характер восприятия коррупции. Исследование проводилось методом групповых дискуссий. В общей сложности было проведено девять фокус-групп, по три в каждом городе. Участниками фокус-групп были преимущественно студенты бакалавриата юридических, экономических и технических специальностей крупных университетов.

Как оказалось, участники фокус-групп полностью воспроизводят двойственное отношение к коррупции, характерное для старшего постсоветского поколения. Они прекрасно осведомлены о масштабах и системном характере коррупции в России и ее пагубных последствиях для экономики и общества. В то же время коррупция воспринимается как неизменный атрибут российской государственной системы, с которым «простым людям» ничего нельзя поделать. Искреннее возмущение коррупцией сочетается с прагматическим признанием ее удобства для решения многочисленных проблем, с которыми люди сталкиваются в повседневной жизни («ты против коррупции, пока она играет не в твою пользу»).

На фоне высокого недоверия к государственным институтам, которое со всей очевидностью продемонстрировали фокус-группы, оценка антикоррупционных мер, принимаемых государством, крайне низкая. Те, кто считает, что борьба с коррупцией «все-таки немного эффективна», оказывались на фокус-группах в явном меньшинстве и признавали, что можно говорить об эффективности антикоррупционных мер лишь применительно к низовым бюрократическим структурам. Относительно высших эшелонов власти среди участников фокус-групп доминировала уверенность в их тотальной коррумпированности («те, кто борется, те и есть основные коррупционеры»). Избирательный характер борьбы с коррупцией порождает сомнения в ее истинных целях («кого-то закроют, а на кого-то закроют глаза», «им позволяют воровать в каких-то границах в обмен на лояльность»). Сообщения об антикоррупционных арестах высокопоставленных чиновников – губернаторов, сенаторов, министров – не привлекают особого внимания участников фокус-групп, поскольку эти аресты не приводят к каким-то видимым изменениям («как залетело в голову, так и вышло, потому что как оно было, так и есть», «на место старых коррупционеров приходят новые»).

Участники фокус-групп почти ничего не знают об общественных антикоррупционных инициативах. О Transparency International слышали единицы. Общественные инициативы ассоциируются у них почти исключительно с протестами, а протесты – с именем Навального. При этом отношение к протестным акциям, организованным ФБК, у участников фокус-групп довольно скептическое, поскольку протесты не приводят к каким-либо положительным результатам («проходят эти митинги, а особо ничего не меняется»). Власть игнорирует требования протестующих, телевидение и государственные медиа замалчивают информацию о протестах («какой смысл все это делать, если ответа никакого нету?»). Основная польза от проектов ФБК им видится в информировании населения о ситуации с коррупцией, в распространении точки зрения, альтернативной официальной («какая-то дополнительная информация о том, что по телевизору не покажут»).

Само же участие в протестах, по мнению участников фокус-групп, неоправданно опасно. Они отмечали ужесточение политической обстановки в стране, когда любая не санкционированная государством публичная активность, даже не направленная против власти, преследуется силовыми структурами («даже на уровне каких-то небольших собраний, кружков, даже на уровне концертов, неважно, левые, правые, давят вообще всех»). Участники фокус-групп не видят смысла рисковать – эффект от протестных акций, по их мнению, сомнительный, тогда как риск быть арестованным или отчисленным из университета за участие в протесте весьма серьезный.

Вместе с тем в дискуссиях обнаружилась неожиданно высокая озабоченность политическими проблемами, и в первую очередь неудовлетворенность отношениями государства и общества, причем в равной степени во всех трех городах, а не только в Санкт-Петербурге, как можно было ожидать. По мнению участников фокус-групп, «власть не слышит население», «не уважает народ», «не замечает людей». В некоторых группах неуважение к людям со стороны государства признавалось более важной проблемой, чем коррупция. В качестве проблем в фокус-группах неоднократно назывались «чрезмерный акцент руководителя государства на внешнюю политику в ущерб внутренней», «несменяемость власти» и «ангажированность государственных СМИ».

Отвечая на вопрос о готовности лично включаться в борьбу с коррупцией, участники фокус-групп оказывались в сложной ситуации. С одной стороны, есть понимание распространенности и системного характера коррупции в России и неотвратимости собственной вовлеченности в коррупционные взаимодействия в будущей профессиональной и личной жизни. С другой стороны, отсутствует представление о каких-либо приемлемых способах противодействия этой ситуации. Принимаемые государством меры, в представлениях участников фокус-групп, неэффективны или имитационны, а общественные инициативы сводятся к протестам, которые неизбежно связаны с высокими рисками для личной и профессиональной жизни. У них есть понимание, что, «не меняя системы, коррупцию не искоренишь», но «тогда надо разрушить все и это уже революция», отношение к которой резко негативное.

В этом контексте повышение осведомленности о масштабах коррупции едва ли ведет к антикоррупционной мобилизации, но скорее к усилению фрустрации и ощущению бессилия что-либо изменить, что вызывает дистанцирование от проблемы и безразличие как защитную реакцию. В итоге выбор сводится к следующему: «либо ты сидишь миришься, либо ты борешься, потом сидишь в тюрьме, либо ты уезжаешь за границу, потому что ты и не миришься, и не можешь бороться». Альтернативой для тех, кто не может дистанцироваться от проблемы коррупции и не хочет рисковать, участвуя в протестах, становится эмиграция, которая может принимать разные формы. Говоря словами участников фокус-групп, «если Россия хочет, чтобы мозги оставались в стране, то нужно менять тогда систему».

Автор — социолог Центра независимых социологических исследований