За последние шесть лет из федерального бюджета на поддержку агропромышленного комплекса были направлены 1,2 трлн руб., на 2019 г. запланированы еще 0,3 трлн. Вопрос, кому и на что их следует предоставить, становится особенно актуален в связи с амбициозной программной и проектной деятельностью правительства в аграрной отрасли. В числе главных новаций – форсируемая разработка отдельной госпрограммы по развитию сельских территорий вместо одноименного нацпроекта. Она должна быть утверждена правительством к 1 июня 2019 г. Чтобы сделать ее эффективной, а главное – выполнимой, разработчики и эксперты должны обладать четким пониманием современной структуры аграрной отрасли – ресурсной, кадровой, корпоративной, организационно-производственной и миграционной.
Мы в Центре агропродовольственной политики РАНХиГС в 2018 г. завершили исследование структурных изменений, произошедших в 2006–2016 гг. в сельском хозяйстве России, и попытались дать свой ответ на вопрос, как они повлияли на рост сельского хозяйства и развитие сельских территорий.
Чужая земля
Как показало наше исследование, в России продолжается накопление земельных массивов в собственности юридических и физических лиц и одновременно увеличивается число и доля в товарной продукции хозяйств, не имеющих сельскохозяйственных угодий. Так, в 2016 г. около 12 200 (62,3%) включенных в базу данных Минсельхоза сельхозобъединений (СХО) вообще не имели земли в собственности, у 8,5% доля собственных сельхозугодий составляла 4,5% от используемых, зато у 1779 СХО (9,1%) находились в собственности практически все используемые ими земли. Наконец, 20 СХО (0,1%) имеют в собственности 2,4 млн га сельхозугодий (13,6%). При этом с ростом персональных и корпоративных латифундий растет и доля неиспользуемых земель. Такая концентрация земли в земельных банках создает высокие риски удорожания любых проектов – в том числе инфраструктурных.
Параллельно с формированием латифундий идет процесс концентрации активов и капитала. В 2016 г. на долю 100 СХО (0,5%), владеющих крупнейшими активами, пришлось 29% всех активов сельхозорганизаций страны, а на 2,5% – уже больше половины. Те же 0,5% – 100 сельхозорганизаций с крупнейшими активами – получили в 2016 г. 57,9% всех выданных банками СХО инвесткредитов, а 1% СХО – две трети кредитов. На долю 95% организаций, не вошедших в топ-1000 владельцев активов АПК, пришлось лишь 12,4% общего отраслевого объема кредитования.
Субсидии для немногих
По показателю инвестиционной активности резко выделяются две группы СХО: у первой доля собственных средств в инвестициях меньше 10%, у второй – больше 90%. Обе группы инвестировали примерно одинаковые средства (суммарно немногим более 400 млрд руб. каждая). При этом в первую группу входит в 4 раза меньше хозяйств, чем во вторую, они обеспечивают лишь 25% совокупной выручки СХО, зато получают около 60% всех кредитов. На вторую приходится лишь 1,4% кредитов, хотя эта группа генерирует 48% выручки. Очевидно, что банковское кредитование субсидируется правительством именно в интересах первой группы хозяйств – явно не самой успешной.
Процессы земельной, финансовой и управленческой концентрации олицетворяет стремительный рост влияния агрохолдингов: их доля в совокупном объеме сельхозпроизводства за 2006–2016 гг. удвоилась. В 2016 г. на них пришлось свыше половины выручки и прибыли, полученной всеми СХО. Налицо и связанный с развитием агрохолдингов рост концентрации производства в отдельных регионах по всем продуктам (кроме подсолнечника и сахарной свеклы). Так, на долю 15 крупнейших регионов – производителей соответствующего вида продукции в 2016 г. приходилось 68% всего производства зерна, 51% мяса крупного рогатого скота, 60% мяса свиней, 64,3% мяса птицы.
Монополии и сельхоззанятость
Бесконтрольная монополизация этих сегментов рынка крупными агрохолдингами сопровождается вымыванием малых и средних предприятий, что, в свою очередь, создает структурные ограничения для развития сельских территорий, обрекает их на стагнацию и в конечном счете замедляет рост в АПК. А форсированный рост отдельных крупных агрокомпаний, опекаемых государством, не опирающихся на малый сельскохозяйственный бизнес и не стимулирующих его инновационное развитие, не формирует, как правило, длинных мультипликационных эффектов и предпосылок роста для сельских территорий: инвестиции на ручном управлении не заменяют органического роста. Тем более что искусственно индуцированный рост имеет место в тепличных условиях продэмбарго и при этом, мягко говоря, отнюдь не всегда обеспечивает производство качественной и конкурентной продукции.
При этом масштабное присутствие крупных агрохолдингов не гарантирует роста доходов сельских жителей. Плоды роста производства, достигнутого за счет эксклюзивного доступа к субсидиям, пожинают – в виде дивидендов и высокой зарплаты – прежде всего собственники и менеджмент; четкой связи между уровнем рентабельности хозяйства и оплатой труда его работников не прослеживается. Это ставит под сомнение возможность достижения одной из главных целей госполитики в сфере АПК и развития сельских территорий – повышения доходов жителей села.
Утрата мотивации к работе в крупных агрокорпорациях, трудность запуска семейного бизнеса с нуля без гарантированной кредитной поддержки толкают сельских жителей к трудовой миграции. В регионах, где доля агрохолдингов в совокупном объеме производимой валовой продукции сельского хозяйства в среднем превышала 60%, численность населения за 10 лет снизилась в среднем на 11,5%, а сельхоззанятость – на 37,5%. Соотношение числа бедных на селе и в городе на таких территориях выглядит заметно хуже, чем на территориях, где агрохолдингов меньше.
Трудовой мигрант почти не виден
Сокращение доли занятых на селе может рассматриваться как прогрессивное явление – но как минимум при условии, что высвобождаемые трудовые ресурсы находят применение в тех сферах, где их производительность гарантированно выше, чем в агросекторе. Из сельского хозяйства за 10 лет выбыли, по данным Росстата, 1,7 млн граждан. Официальных данных, куда они переместились и чем заняты, нет. Государство, тщательно отслеживающее через ЕГАИС судьбу каждой бутылки водки, чтобы взыскать налоги с ее продажи, не проявляет интереса к судьбам потерявших работу и ставших отходниками миллионов жителей села.
Статистика утверждает, что диверсификация трудовой занятости сельских жителей состоялась: доля занятых в сельском хозяйстве снизилась более чем с 49% в 2000 г. до 22% в 2016 г. Вдвое увеличилась доля занятых в добыче полезных ископаемых, обрабатывающих отраслях, сфере услуг. Однако статистика не отслеживает, где находятся эти места занятости: в ближайшем райцентре, областном городе или соседнем регионе. Укрупненная панель компетенций сельских трудовых мигрантов – новообретенных вахтовиков или горожан – общеизвестна: охранник, водитель, строительный рабочий, работник торговли. При этом в потоке отходников село покидает социально наиболее активная и квалифицированная часть населения, что само по себе негативно влияет на развитие сельских территорий.
Резюмируя результаты нашего исследования, отметим, что программной деятельности правительства в части обеспечения устойчивого развития сельских территорий должны сопутствовать давно назревшие институциональные преобразования, в том числе меры по формированию конкурентной среды, обеспечению недискриминационного доступа аграриев к кредитным ресурсам и вообще к инструментам господдержки села. Важно создать налоговые и иные механизмы, которые сделают невыгодным монопольное владение сельхозземлей, повысить роль сельских поселений в распоряжении неразграниченными землями госсобственности, обеспечить участие муниципальных образований в доходах от проектов, связанных с переводом земель под застройку. Все это темы наших дальнейших исследований.
Авторы — руководитель и главный научный сотрудник Центра агропродовольственной политики Института перспективных экономических исследований РАНХиГС