Как Лаврентий Берия сделал Большой террор обычным

Окончание, начало здесь.

Назначенному в ноябре 1938 г. наркомом внутренних дел СССР Лаврентию Берии было поручено провести кампанию выхода из Большого террора. Ее ключевым элементом было решение двух противоречащих друг другу задач: проведение массовой чистки аппарата НКВД и сохранение органов в работоспособном состоянии. Выполнившие свою задачу и уже не нужные исполнители террора изгонялись из НКВД с заметной скоростью, хотя масштабы этой акции не стоит преувеличивать. В 1939 г. были уволены по разным мотивам 7372 сотрудника органов (23% оперативных кадров НКВД СССР). Небольшая их часть, 937 человек, попала под арест. Из 14 500 оперативных сотрудников госбезопасности, принятых на службу в НКВД в целом в 1939 г., более 11 000 пришли из партийных и комсомольских органов.

В свете чисток НКВД неизбежно встал вопрос, что делать с жертвами террора. Их было беспрецедентно много. Только по официальным данным, за этот период было арестовано около 1,6 млн человек и расстреляно более 680 000. Почти все они, за исключением нескольких десятков тысяч номенклатурных работников разных уровней, были рядовыми гражданами – как говорили тогда, представителями «нерушимого союза рабочих, колхозников и интеллигенции». Учитывая такой социальный состав осужденных, можно было ожидать, что в государстве, провозгласившем себя рабоче-крестьянским, большая их часть будет оправдана. Однако политическое руководство страны не собиралось пересматривать итоги террора. Масштабное уничтожение «врагов» считалось важным достижением советской власти, а сами «враги» – достойными наказания.

И все же увольнения и аресты исполнителей террора неизбежно порождали вопросы о том, были ли виновны их жертвы. Под воздействием перемен и слухов сами осужденные и их родственники пытались добиться реабилитации, писали жалобы и просьбы. Кое-какие результаты это приносило. Больше повезло тем, кто в момент прекращения массовых операций в ноябре 1938 г. находился под арестом, но еще не получил приговор, или тем, кто был арестован в конце 1938 г. и в 1939 г. Их шансы выйти на свободу были выше. Всего в 1939 г. было освобождено около 110 000 человек, обвиненных ранее в контрреволюционных преступлениях. Однако основная часть – до 1,5 млн жертв массовых операций оставались «врагами» еще несколько десятилетий.

Проверки части дел, возбужденных в 1937–1938 гг., дали огромный материал о преступлениях, совершенных НКВД. Эти документы хранились в архивах под грифом «совершенно секретно», но в последние десятилетия постепенно становились доступными для историков. Вскрывшаяся картина поражает.

Так, обвиняемые чекисты из Горьковской области «систематически избивали арестованных, применяли пытки <...>: избивали палками, резиновым жгутом, били по голым пяткам и ступням ног, ставили голенями на линейки, в зимнее время обливали холодной водой, насильно поили грязной водой, выдерживали арестованных на допросах стоя по несколько суток на одной ноге и т. д.». Проверка Комиссии партийного контроля, проведенная в Читинском управления НКВД, показала, что заключенная К. «подвергалась систематическим избиениям». Следователь «выбил К. зубы, избивал пинками, вследствие чего повредил позвоночник, после чего К. могла стоять только на четвереньках». К. удалось уцелеть и даже выйти на свободу. Однако после больницы К., по свидетельству проверяющих, «представляла из себя искалеченного инвалида, который не может двигаться без посторонней помощи, с трясущейся головой, свороченной набок скулой, с исключительно расшатанной нервной системой». 27 декабря 1938 г. прокурор СССР Андрей Вышинский переслал Сталину и Молотову копию заявления о преступлениях сотрудников НКВД в Вологодской области. Они, как говорилось в заявлении, «убивали в кабинетах путем физического насилия тех, кто упорно не подписывал протоколы, заготовленные ранее <...> Одному «обвиняемому» <...> сломали железным крюком нос и выкололи глаза, после свалили его под пол <...> Двух граждан <...> убили <...> и зарыли под полом, причем убивали этих лиц железным молотом в голову». Делу вологодских чекистов решили дать ход. Девять чекистов были арестованы. Сообщая об этом Сталину и Молотову, Вышинский предложил приговорить трех арестованных к расстрелу, а остальных – к длительным срокам лишения свободы. Описанием пыток, изобретенных садистами из НКВД, можно заполнить еще много страниц.

Важно понимать, что широкое распространение пыточных изуверств было преступными методами исполнения преступных приказов. Развертывая массовые операции, Сталин требовал от чекистов не просто арестов и конвейерных расстрелов. Они должны были получать признательные показания обвиняемых с целью вскрытия все новых и новых «вражеских» и «шпионских» сетей. Для этого в 1937 г. высшее руководство страны санкционировало применение пыток. В условиях массовых арестов и необходимости ежедневно фабриковать десятки дел такой приказ приводил к предсказуемому результату. «Слабые», не способные к пыточному мастерству чекисты (а были и такие), сами попадали под удар репрессий или под разными предлогами (в основном по состоянию здоровья или по причине алкоголизма) уходили из чекистских рядов. По служебной лестнице, становясь примером для других, продвигались садисты или циничные карьеристы. В документах в ряде случаев сохранились самооправдания чекистов, свидетельствующие о глубине их деградации: «Я жил исключительно показаниями <...> Не верить в то, что перед тобой не враг, нельзя было, потому что таких сотрудников считали как симпатизирующими врагам. Поэтому я так внушил себе, что все враги, что ночью сонный схватывался и начинал допрашивать спящих возле меня товарищей».

В общем, в институтах организации и исполнения террора, от Политбюро, руководства НКВД и до рядовых оперативных и даже технических работников органов, трудно было найти людей, так или иначе не причастных к массовым преступлениям. Это ставило перед новым руководством НКВД во главе с Берией непростую задачу. Арестовать или изгнать из органов всех преступников было невозможно, как невозможно и признать вину высшего руководства страны во главе со Сталиным. В ход пошел испытанный метод «отдельных нарушений». Его суть объяснил в 1939 г. Михаил Суслов, тогда секретарь Орджоникидзевского крайкома партии (теперь Ставропольский край), а в брежневское время – один из столпов Политбюро. Объясняя скромные результаты чистки, он писал: «<...> Мы обеспечивали индивидуальный подход к работникам, сохраняя на работе в НКВД и тех товарищей, в особенности из числа низовых и молодых работников, которые, будучи спровоцированы бывшим вражеским руководством, допускали отдельные случаи нарушения социалистической законности. Мы очищали органы НКВД лишь от тех, кто проявлял в этом нарушении инициативу, злобность, исходя из вражеских или корыстных целей».

Руководствуясь этой тактикой, Берия и его сотрудники получали полную поддержку от Сталина. Осознавая, что массовое применение пыток и фальсификаций ставило под удар практически каждого сотрудника НКВД, Сталин решился на крайнюю меру. 10 января 1939 г. за его подписью региональным руководителям была направлена шифрованная телеграмма, в которой говорилось: «ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов – крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 г. с разрешения ЦК ВКП <...> ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод».

В таких условиях большинство уволенных и даже арестованных исполнителей террора отделались, по меркам сталинского времени, легким испугом. По оценке историков, были осуждены к расстрелу 500–700 человек. Однако часть этих приговоров не вступила в силу. Кампанию чисток органов НКВД постарались быстрее свернуть, не придавая ей широкой огласки. Многие чекисты, осужденные к различным срокам заключения в лагеря, были вскоре отпущены на свободу.

Чувствуя поддержку из Москвы, сотрудники НКВД, оправившись от первого испуга, вели себя все более уверенно. Они отказывались выполнять постановления прокуратуры и решения судов об освобождении арестованных из-под стражи. В начале 1940 г. НКВД вообще добился права полностью игнорировать оправдательные приговоры. «Лица, оправданные судом по делам о контрреволюционных преступлениях, – говорилось в соответствующем приказе наркома юстиции и прокурора СССР, – не подлежат немедленному освобождению судами из-под стражи, а должны направляться в те места заключения, откуда они были доставлены в суд <...> Освобождение из-под стражи указанных выше лиц возможно лишь по получении от органов НКВД сообщения об отсутствии к тому каких-либо препятствий с их стороны». Это решение настолько противоречило сути и духу даже сталинских законов, что вызвало протесты у части работников юстиции. «Выходит так, – писал Сталину нарком юстиции Белоруссии Сергей Лодысев, – что, хотя на человека, оправданного судом, не будет законного основания для содержания его под стражей, он все же будет оставлен в тюрьме и судьба его зависит от усмотрения административного органа». Письмо передали Вышинскому (занимавшему в это время уже пост заместителя председателя СНК СССР), который разъяснил Лодысеву его «ошибку».

В общем, Берия решил поставленные перед ним задачи. Наркомат внутренних дел без особых потерь пережил чистку. В лице Берии чекисты приобрели активного и влиятельного защитника интересов корпорации, имевшего прямой доступ к высшей инстанции – Сталину. Получив политические и псевдоправовые индульгенции, органы продолжали активную борьбу с «врагами», прибегая к испытанным методам. В ответ на претензии прокурора флота по поводу избиений арестованных в конце 1939 г. начальник особого отдела НКВД Черноморского флота Алексей Лебедев заявил: «Бил и бить буду. Я имею на сей счет директиву т. Берия». Лебедев, конечно, имел в виду уже цитируемую телеграмму Сталина, широко известную сотрудникам НКВД. Однако постеснялся в этом случае прикрыться высоким именем вождя.-

Автор — ведущий научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, профессор Школы исторических наук факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики