Когда идеология возвращается

Потребность в идеологии резко возрастает в условиях социальной турбулентности и политической волатильности. Казалось бы, к нам это сейчас прямо не относится: власть крепка и реакции ее быстры. Бойцы идеологического фронта полны мужества. Минобороны начинает яростный поход против фальсификаций истории, а героическое прошлое теперь будут славить даже в аэропортах. Однако фокус-группы и опросы уже регистрируют каскадные изменения в отношении к «стабильности» и «консерватизму», в том числе в идейно-политической сфере. С пониманием этих новых запросов власть уже опаздывает. Опять придется «заливать», но в условиях, когда с деньгами и так беда.

Инстанция и формат

Как может не хватать идеологии, когда ее и так избыток? Точно так же, как с нашими недавними иллюзиями по поводу деидеологизации. Казалось, что идеологии нет просто потому, что ее не стало там, где мы привыкли ее видеть, – среди атрибутов государства, с его секретарями по идеологии, идеологическими отделами ЦК и партполитпросветом. Зато сейчас мы видим, какой силой промывания мозгов обладает теневая, «проникающая» идеология, работающая тихими спецоперациями: меня там не было.

Но есть и обратная связь. Запрос на перемены и ощущение предстоящих изменений порождают потребность в более внятных форматах идеологического, с формулировками базовых целей, ценностей и принципов, но уже не в интересах грандиозного государства-нарцисса. В значительной и постоянно растущей части общества уже есть реальная потребность разобраться в том, что это было, куда все идет и чем может кончиться при тех или иных вариантах сохранения или изменения курса.

Проблемы политического нарциссизма затронуты здесь не случайно. Идеологиям вообще свойственна поза самолюбования, но остается вопрос о переходе относительной нормы в деструктивные, патологические и даже злокачественные формы. Возможности нынешней идеологии в консолидации через имперскую гордыню и грандиозную самооценку на фоне глобального упадка не безграничны и не вечны. Здесь тоже есть свой «моторесурс», и он близок к исчерпанию – даже если завтра снова в поход.

Сейчас это идеология для власти и для части массы, готовой упиваться раздутыми амбициями, мифологией блеска родной дипломатии и всемогущества ВКС. Но и готовность верить на слово в расцвет экономики и технологические прорывы уже на грани. Эта идеология агрессивна, но в ее основе все равно лежит подобие консенсуса на почве перераспределения остатков сырьевой ренты и минимальных гарантий, экономических и социальных. Посткрымский, постсочинский и т. п. консенсус нельзя недооценивать, но и не надо абсолютировать. Кажется, что мирного хлеба уже хотят больше, чем военных зрелищ. К грандиозности телевизора люди привыкают, а потом все равно начинают более критично заглядывать в кошельки и холодильники. И тогда в плане идеологии случается самый страшный перелом: государство и власть перестают восприниматься в качестве доминирующей, а тем более единственной инстанции, облеченной правом генерировать и транслировать идеологию. В отечестве возникают другие пророки, причем их явно ждут.

Нечто подобное мы наблюдали в 1990-е, когда государство в качестве такой инстанции не воспринималось вовсе. Тогда можно было сочинить сколь угодно гениальную национальную идею, но в тех взаимоотношениях «власть – общество» она в любом случае не была бы воспринята. Сейчас ситуация меняется в подобном направлении, причем от политического обожания до идеологической ненависти – один шаг. В быту это называется «как пелена с глаз», но идеология – это именно пелена и опадает так же стремительно. Никакими былыми заслугами и привязанностями такое не предотвратить. В этом плане наше общество напоминает идею о «вечно бабьем в русский душе» с откровением другого классика: «Для женщины прошлого нет: / Разлюбила – и стал ей чужой».

От идеологической войны к идеологической жизни

Еще в середине 2000-х было написано, что в России развязана идеологическая война – еще холодная, но уже гражданская. Дислокация сил в этой войне заслуживает отдельного анализа. Иначе это называется «картирование идеологического ландшафта». В других странах этим занимаются всерьез, разбирая весь спектр, от ультралибералов до палеоконсерваторов. У нас такого понимания нет, тем более что в жизни все перепутано. У нас даже нет такой контурной карты, которую оставалось бы лишь раскрасить цветами стандартного идейно-политического спектра, – надо перечерчивать сами контуры.

Власть, пытающаяся занимать сравнительно центристские позиции, явно путается во взаимоотношениях с обрамляющими ее крыльями. В своей идеологической борьбе, особенно на уровне теневой, латентной идеологии, она главным своим врагом выбрала либерализм, тогда как ультраправый фланг и крайнюю реакцию пытается приручить и ассимилировать, отчасти даже в роли засадного полка на случай сражения с либералами. И в том числе в качестве мести за испуг от Болотной и от безобидных белоленточников, которых Владислав Сурков в порыве откровенности тогда же и назвал «лучшими людьми страны». Но в этом видна явная деформация представлений о том, откуда может исходить главная угроза, в том числе даже для самого режима. Чем-то все это напоминает сожительство с львом семейства Берберовых, а еще лучше – истории попыток умиротворения и культурной ассимиляции фашиствующих направлений. У нас по старой прогрессистской инерции всякие изменения, в том числе близкие к революционным, связывают с либеральной ориентацией. Но запрос на изменения с ожиданием пророков может дать такие эффекты, на фоне которых Кудрин, Навальный, Глазьев и Рогозин покажутся единым блоком отъявленных либералов.

Тип пророков, в свою очередь, также зависит от общей идеологической атмосферы. Атмосфера идеологической войны, в том числе с Западом и своей же «непримиримой» оппозицией, провоцирует рост популярности политических сил (хотя бы пока только в потенции), более расположенных опрокидывать доску, а не включаться в сложные комбинации. И даже если это риск с неприемлемым ущербом, хватит того, что такой риск в принципе существует.

Смена переговорной позиции

Но даже при наличии установки на конструктивное обсуждение ситуации и перспективы переход к подобию политической жизни сразу вряд ли возможен. Позиции забиты, противостояния выведены в режим политического точно по Карлу Шмитту – с установкой на уничтожение врага. Если и искать какие-либо возможности контактов с теми, кто вообще готов хоть к каким-то переговорам, надо принципиально менять позиции.

В теории переговорных процессов есть прием и даже принцип: зашедшие в тупик переговоры надо резко прекращать, а в образовавшейся искусственной паузе активно общаться на бытовые темы: семья, хобби, выпивка, рыбалка и другие страсти... И уже потом возвращаться за стол переговоров, но с измененной конфигурацией основных вопросов и способов их постановки.

Для примера можно привести ситуацию с отношением к либеральной идеологии. Пока разговор касается несоизмеримых ценностей, ситуация будет оставаться тупиковой. Эти люди никогда не договорятся о том, готова ли Россия к свободе и есть ли у нее вообще такая генетическая предрасположенность. Но можно хотя бы попытаться перейти за соседний переговорный стол и обсудить вопрос, готова ли Россия, например, к цивилизованному и продуктивному авторитаризму, не говоря о сколько-нибудь пристойной диктатуре. Причем не теоретически, а с прямым обращением к фактуре из близкой истории и с пониманием глубины деградации институтов власти в системе «партия – государство», с оценками масштаба злоупотреблений и т. п.

То же с классическим вопросом о самобытности, но не в том, какая она в наших несовместимых представлениях, а в том, что такое самореализация в режиме «быть самому», а не в подчинении чьим-то пристрастным установкам.

Предощущение изменений требует не локальных идеологических войн, а переоценки самой идеологической ситуации в стране и обществе, но это уже тема отдельного разговора.

Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов