Большой неизбирательный террор
Историк Людмила Лягушкина о рабоче-крестьянском портрете репрессий 1937–1938 годов
Летом 2018 г. в сети активно распространялся видеоролик «Как нужно разговаривать со сталинистами», где гости студии регионального телеканала обсуждают инициативу по установке памятника Сталину в Красноярске. Глава местного общества «Мемориал» Алексей Бабий пытается доказать своему оппоненту, что этого делать нельзя, но диалога не получается. Тогда Бабий выкладывает на стол десяток томов «Книг памяти» с именами и краткими биографиями репрессированных в Красноярском крае. Открыв одну из книг на развороте с фотографиями арестованных, он говорит: «Посмотрите им в глаза и скажите: «Я хочу поставить памятник тому, кто вас расстрелял».
Удивительно, конечно, что в 2018 г. все еще приходится буквально на пальцах объяснять, что массовые расстрелы и поточная отправка в ГУЛАГ невинных людей делает правителя недостойным памятника. Однако ролик интересен не только этим. Изучение биографий репрессированных, которые содержатся в «Книгах памяти» и их следственных делах, показывает, насколько неизбирательными были сталинские репрессии.
Механизмы террора
Чтобы объяснить, почему возникают такие вопросы, нужно рассказать о причинах и сути сталинских репрессий и в
Большинство исследователей сейчас видят причины начала террора в подготовке к масштабной войне, которая, по мнению руководства, требовала искоренения «пятой колонны» потенциальных изменников. Вторым распространенным объяснением является предположение о том, что советская власть решила «окончательно решить вопрос» некоторых социальных групп, которые за 20 лет так и не удалось интегрировать в новое общество.
Каким образом органам госбезопасности – в то время народному комиссариату внутренних дел (НКВД) – удалось за столь короткий срок арестовать и расстрелять такое количество сограждан? Основная часть репрессированных была арестована в ходе так называемых массовых операций, которые регулировались приказами из центра. Самой известной из них стала «кулацкая» операция против «бывших кулаков» и других «антисоветских элементов».
В рамках операции центр выделял каждому из регионов лимиты на аресты и расстрелы людей. Однако в условиях того времени эти цифры были истолкованы как показатели плана, который пришлось выполнять и перевыполнять. Из регионов в Москву посыпались запросы на увеличение лимитов, которые в основном утверждались Сталиным и наркомом внутренних дел Николаем Ежовым. В результате операция вместо четырех месяцев продлилась 15, а в ряде регионов первоначальные лимиты были превышены в 10 раз.
Атмосферу кампанейщины очень хорошо передают в своих показаниях исполнители террора, многие из которых впоследствии тоже были репрессированы. «Нам нужно нажать, так как наши уральские соседи нас сильно поджимают», – мотивировал на увеличение количества задержаний один из руководителей УНКВД Новосибирской области.
Выносили приговоры по «кулацкой» операции специальные внесудебные органы – тройки, в которые входили, как правило, начальник областного управления НКВД, секретарь обкома и прокурор. «Судьи» выносили приговоры заочно, никакой возможности рассмотреть по существу дела обвиняемых у них не было – за день тройка могла осудить 200–500 человек, а то и 1500.
В авральном режиме работали и сотрудники НКВД. Они начали аресты по «кулацкой» операции с тех людей, на которых в их картотеках хранились хотя бы какие-то сведения, компрометировавшие их или их социальное происхождение. Однако уже в первые месяцы операции все «учеты» были реализованы. Тогда основной механизм изменился: сотрудники НКВД под пытками выбивали у уже арестованных людей показания на их знакомых и родных, на основе этих показаний задерживали новую партию, допрашивали их и т. д.
Ни о каких реальных поисках противников советской власти, постоянной и внимательной работе со свидетелями-информаторами или доносами речи не шло – на это не было времени. «Когда были реализованы все наши учеты, операция с бешеной силой обрушилась на ни в чем не повинных людей, никогда не участвовавших в каких-либо антисоветских и контрразведывательных делах и не скомпрометировавших себя никакими связями. Для многих из нас смысл дальнейшей операции стал не только непонятен, но и страшен...» – писал в письме Сталину бывший чекист, участник массовых операций.
Второй крупнейшей составляющей Большого террора были «национальные» операции – по замыслу направленные против польского, немецкого, латышского и другого «подполья». Арестовывали по этим операциям в основном представителей упомянутых в приказе национальностей, но далеко не только их. Например, по данным красноярского «Мемориала», 40% арестованных по «польской» операции НКВД не были поляками.
Затем, исчерпав, по всей видимости, возможности по аресту довольно ограниченного числа жителей СССР – представителей национальностей государств «капиталистического окружения», чекисты перешли к поиску тех, кто был с ними «в связи», а также к фальсификациям национальностей. Бывший руководитель УНКВД по Московской области Реденс показывал на допросе о своем преемнике: «Заковский провел явно преступную деятельность по этим делам [по национальным операциям]... аресты проводились по телефонной книжке, лишь бы фамилия была похожа на польскую, латышскую, болгарскую и т. д.».
Если верить внутренней статистике НКВД, в 1937–1938 гг. за шпионаж было «привлечено» 265 000 человек. Трудно себе представить, кто мог поверить в такой успех иностранных разведок в СССР.
Случайные жертвы
Кто же мог стать жертвами массовых операций при таком довольно случайном отборе? К сожалению, спустя 80 лет после окончания массового террора мы все еще не знаем ни всех имен пострадавших, ни хотя бы кратких сведений о них. В базе данных с биографиями репрессированных «Мемориала», составленной на основе «Книг памяти» из разных регионов, за период Большого террора около 600 000 справок на арестованных – это примерно 40% имен. Если же брать весь сталинский период, то доля тех, чьи имена удалось восстановить, еще меньше. При этом сведения о репрессированных, как правило, не пропали и не сгорели, их можно найти в ведомственных архивах – правда, значительная часть этих учреждений закрыта для исследователей.
Тем не менее в 1990-х и 2000-х гг. процесс составления мартирологов репрессированных с их краткими биографиями шел достаточно активно – в отдельных регионах собраны все или почти все справки на репрессированных. Но, например, столицы в числе этих передовиков нет. Здесь полной «Книги памяти» Москвы и Московской области так и не было издано, существуют только списки расстрелянных и захороненных в определенных местах – на Бутовском полигоне, в Коммунарке и др. и ряд обрывочных сведений. Работу по составлению первой полной «Книги памяти» Москвы и Московской области при поддержке Государственного архива ведет проект «Открытый список». Однако до цели еще далеко, ведь в фонде примерно 100 000 дел на репрессированных.
Если обратиться к данным регионов, где «Книги памяти» достаточно полны, то мы увидим, что распространенные в массовом сознании представления о том, что в результате Большого террора пострадала элита и идеологические противники Сталина, не соответствуют действительности. Анализ, проведенный по данным «Книг памяти» пяти регионов, показывает, что большинство репрессированных были неграмотные, малограмотные или с начальным образованием (80–90% репрессированных) и беспартийные (86–95%).
По идее, если бы приказы по массовым операциям Большого террора были направлены против каких-то реальных антисоветских групп, то и социальный состав репрессированных в каждом из изученных регионов должен был бы быть сходным. Однако анализ базы данных при сопоставлении с переписями населения показывает, что структура репрессий напрямую зависела от экономического профиля региона и основных занятий населения. В основном арестовывали не представителей каких-то отдельных категорий населения – брали тех, кого было больше всего: крестьян (колхозников и единоличников) и рабочих – по пяти регионам в сумме они составляли от 50 до 70% от всех репрессированных. Третьей крупной категорией были служащие, в большинстве случаев рядовые сотрудники различных учреждений.
Большинство пострадавших от репрессий были в возрасте 30–60 лет, совсем молодых было не так много. Вероятнее всего, режим считал более подозрительными тех, кто сформировался еще до революции. Людей старше 60 лет гораздо чаще, чем арестованных других категорий, в итоге расстреливали. Этому может быть несколько объяснений, однако самое очевидное – такая рабочая сила в ГУЛАГе была не нужна. Этим же может объясняться и невысокая доля женщин: их среди арестованных было до 10–12%, а то, что среди расстрелянных их было около 2,5%, может объясняться тем, что женщины как политические противники в то время не воспринимались всерьез.
Ту же картину мы видим и в разрезе национальностей: чаще всего арестам подвергались представители тех национальностей, которых в этом регионе проживало больше всего – например, русских, башкир, татар, осетин, карел и т. д.
Во всех регионах было репрессировано непропорционально много лиц из тех категорий, которые в официальных данных переписей населения практически не упоминались в силу их малочисленности: людей без определенных занятий, а также лиц, названных в документах НКВД «служителями религиозного культа», – священников, духовенства разных конфессий и др. Самые жестокие приговоры выносились как раз в отношении «служителей культа» (высшая мера наказания в разных регионах применялась к арестованным в 65–100% случаев).
Подводя итог можно сказать, что мы, конечно, не знаем, что именно побудило Сталина начать Большой террор и какие у него были цели, – он не написал мемуаров, не вел дневников и не особенно откровенничал с соратниками. Однако из секретных приказов, которые давали установку на проведение массовых операций Большого террора, мы видим, кого органы госбезопасности должны были арестовать, а по итогам репрессий – кто в результате от них пострадал. В основном жертвы террора – крестьяне и рабочие, во многом стихийно попавшие под жернова репрессий. Вот такая «эффективная» борьба с «потенциальными врагами» в рамках одной отдельно взятой кампании.
Автор — историк