Цивилизационный выбор: модерн и постмодерн

Выбор пути сейчас актуален для страны в диапазоне между вопросами философии и проблемой выживания. Но обсуждают его так, будто данные нам язык, логика и система представлений вечны и единственно возможны. Между тем это всего лишь язык модерна, однажды возникший, а сейчас уже во многом не работающий. Мир живет духом постмодерна, включая тех, кто это слово ненавидит. Восприятие другой реальности в логике прошлой эпохи порождает ложные оценки и пустые иллюзии. Дороги, которые мы выбираем, давно отсутствуют в реальности и даже на картах.

Постколониализм

Классика полагает, что цивилизации развиваются в логике прогресса и систематизируются как отдельные, целостные образцы, четко атрибутируемые, подобно стилям в искусстве. В постмодерне ничего этого нет: идея прогресса и бинарные оппозиции типа «высокое – низкое» отменены, а сборка цивилизаций по странам и сторонам света стала дробной и всеядной. Суть новой организованности – комбинаторика и эклектика.

Россия в этом плане образец смешения когда-то несовместимого. И не только она. Полный математической эконометрии китайский доклад «Модернизация в Китае и мире» открывается поэтическим образом: спускаясь с гор, великая Янцзы последовательно проходит все четыре этапа развития цивилизации – от традиционного общества в Тибете через аграрные и индустриальные «эпохи» среднего течения до постиндустриальных анклавов при впадении в океан. В России такие сростки можно увидеть и в диспозиции центра и регионов – но и на одном пятачке недалеко от впадения Неглинки в Москву-реку.

Иерархия культур – суть колониальных отношений. Школьная картинка про белых людей и цветных аборигенов: обмен безделушек на местные драгоценности. Сейчас Россия отдает богатства своих недр за технологии и девайсы, без которых от ее импортированной современности не останется и следа. Но зависимость в сырьевом экспорте-импорте взаимна, и для внутреннего пользования продуцируется своя инверсия колониализма: развитые страны поставляют нам высокотехнологичные товары за тяжелую нефть и нечистый газ, как раньше аборигены сдавали колонизаторам золото и камни за стеклянные бусы. Бремя человека в кокошнике по отношению к людям в пробковых шлемах возвышает сырьевой придаток до статуса «энергетической сверхдержавы».

Радиоуправляемая самобытность

В режиме мысленного эксперимента представим себе: в альтернативной энергетике прорыв, цены на углеводороды упали в пол, каналы поставки перекрыты политикой или войной... Для не знающих, что такое риски с неприемлемым ущербом: даже если весь этот ужас не прогноз на завтра, он уже суть того, что мы есть сейчас.

Зависимость от поставок энергоносителей и сырья асимметрична. Без импорта чужого хайтека сырьевые придатки теряют не только обвес купленной современности, но и саму способность эффективно добывать и транспортировать сырьевые товары. В случае изоляции или обвала продаж они не просто лишаются модных «ништяков», но и проваливают обязательства бюджета. Под угрозой технологического варварства зависают ВКС, без сырьевой ренты тает «мягкая сила» идеологии и пропаганды, сдувается патриотизм, отвыкший быть всерьез голодным. Понимание истинной природы «могущества» придатка сильно бьет по национальной гордыне великороссов.

У производителя хайтека запаса прочности и возможностей маневра на порядок больше, поэтому именно он контролирует предельную ситуацию. Сырьевая держава отчасти компенсирует свою зависимость и вторичность сверхактивной дипломатией, подрывом глобального порядка и вмешательством во внутреннюю политику контрагентов. Но это контроль опосредованный: по сути, ты управляешь не собой, а тем, что управляет тобой извне. Такая позиция ненадежна сейчас, не говоря о перспективе. Игра длится только до тех пор, пока с тобой продолжают играть, не вполне понимая происходящее и принимая навязываемые правила. Но чем виртуознее интрига, тем сильнее желание от нее избавиться, и контрагенты это могут. В том числе брутально: в альтернативную энергетику инвестированы гигантские средства, а капитализм фантастику не финансирует.

Судьба страны не может зависеть от искусства дипломатии и агентуры. Даже если продержаться до конца правления, у страны в любом случае даже теоретически не остается перспективы, кроме угроз с непредсказуемой траекторией, как в последнем послании. Точно так же, как страна сама не придумывает и не производит ничего нового, сложного и высокотехнологичного, она и во внешнюю политику экспортирует архаику и примитивизм: рассориться со всеми и всех стравить, доведя ситуацию до войны всех против всех. Был вариант, близкий к Северной Корее, но, как выясняется, теперь и это не вариант.

Выход из постмодерна

Инверсия сырьевого придатка в энергетическую сверхдержаву – чистый постмодернизм с отказом от оппозиций высокого – низкого, передового – отсталого и проч. Точно так же виртуальный контроль над тем, кто в пределе тебя контролирует экономически и offline, – тоже постмодернистский глюк, типичный симулякр с фикциями второго порядка: копия копии, знак знака в отсутствие денотата. Торжество вторичного и ненастоящего – суть цивилизации постмодерна, и кажется историческим подвигом этот тренд оседлать, превратив политику в покер. Именно так мудрость руководства описывает карманная аналитика.

Россия уже пострадала от таких «опережений». Коммунистический проект был экстремальным воплощением конструктивизма модерна. У его истоков в одном ряду стояли проекты идеального города Кампанеллы и идеальной тюрьмы Бентама – с одинаковой графикой, пространственной организацией и нечеловеческой сутью. Светлая и темная стороны модерна, воплощенные в альтернативах Свободы и Порядка, Человека и Проекта, напоминают раздвоение доктора Джекилла и мистера Хайда. Из идеи свободы произошли суверенная личность и правовое государство, а из культа тотального проекта и порядка – тоталитаризм с техниками гиперорганизации. Затоптав линию свободы, в культе порядка мы опередили всех, кроме немцев. Редкая способность – заскакивать вперед других в худшем, а потом выкарабкиваться из самими же созданного тупика.

То же с политическим постмодернизмом, на который у нас теперь кидаются с неподдельным, но дурным энтузиазмом. Разрушение институтов и правил, уход в мнимости и мрачная ирония – вот черты этого языка идеологии и политики. Стиль эффективен и работал бы еще, если бы не обозначились тупики теперь уже и этой парадигмы. От постмодернистской хаотизации и неподлинности уже воротит не меньше, чем от модернистского порядка и буквализма. Искусственная симуляция естественности, запроектированное «исторически сложившееся» – та же имитационная демократия, но в камне. В философии знания также новые знаковые термины: неоклассицизм, постпостмодерн, afterpostmodernism. Вечное чередование мировых рекордов и исторических провалов: сообразительные люди ищут выход из постмодерна, мы же опять пропускаем разворот цивилизации, задерживаясь в прошлом своем гипертрофированном «опережении».

Проекты Запада у нас реализовывались с поистине восточным фундаментализмом, восходящим к фанатизму. Прошлый опыт такого заимствования закончился распадом СССР, и тогда тоже сказались цены на нефть. Сейчас зависимость от сырьевого экспорта, рентной экономики и ресурсного социума достигла предела в состоянии дел и умов, превзойдя все, что было когда-либо в нашей истории. Поэтому опять именно цена на нефть грозит вернуть зашкаливающий постмодерн к правильной архитектуре и порядку в отношениях, опустить мнимости на землю, избавить от политической иронии.

Чуть более ста лет назад о. Георгий Флоровский написал пронзительные слова: «И вдруг все стало очень серьезно». Можем повторить.

Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов