Геополитическое одиночество как поза

Координаты Запад – Восток опять в центре политики, стратегий и даже опусов с замахом на идеологию. Связь идей и дел особенно интригует: realpolitik обычно строится на определенной, хотя и не всегда осмысленной картине мира. Ее обновление в новых контурах и красках часто приоткрывает интенции, которые лучше не показывать. Когда же рассуждения о нашем грядущем «геополитическом одиночестве» день в день совпадают с западными мерами, близкими к изоляции, это само просится под деконструкцию: будет интересно.

Исчезающие координаты

Наше застарелое киплингианство – привычка пристально разглядывать себя в системе отражений Запада и Востока – имело понятные основания. Еще когда Запад был Западом, а Восток – Востоком, Россия уже мнила себя перекрестком цивилизаций и эту свою прописку легко эксплуатировала.

Однако все это работало, лишь пока цивилизацию физически возили по торговым путям и маршрутам походов в обозе с коммивояжерами и маркитантками. В новой системе глобальных контактов эта физическая карта мира интересна лишь по инерции. Все давно работают без посредников, мгновенно и напрямую, в том числе в сфере отношений и идей. Еще в начале 1990-х на конгрессе East-West Сenter в Гонолулу для наших было открытием, как изящно китайцы и американцы женят Конфуция и Дьюи, минуя все перекрестки и мосты между цивилизациями. Это особенно убеждало на пятачке посреди океана, в пугающем отдалении от всех мыслимых континентов.

С новыми технологиями и прозрачностью контактов границы таких макроагрегатов, как Восток и Запад, почти исчезают. На уровнях порядком ниже идет прямой обмен идеями, знанием, технологиями, товарами, компаниями, людьми, даже геополитическими позициями и отношениями. Это в принципе другая сборка, с другой нарезкой и комбинаторикой. Запад настолько пропитался Востоком, а Восток настолько вестернизирован, что выпавшие из этого симбиоза и в самом деле выглядят одинокими чудаками, если не хуже, застрявшими в прошлом веке, если не раньше.

Пустите полукровку в Европу

Рассказы про то, как Россия четыре века рвалась в Европу без успеха и признания, принижают ради схемы достоинство державы и нации. В Европе Россия уже бывала, и не раз, – и на равных. Без каких-либо комплексов русский царь удил окуней, а в приличных семьях жили и работали француз убогой Monsieur l’Abbe, мосье Трике, лже-Дефорж и Мисс Жаксон, над которой наша прелесть так мило потешалась. Стенания о том, что страну куда-то не приняли, – тот же «род веча» вокруг французика из Бордо, только с обратным знаком.

Думать о своем месте в мире и думать о себе – не одно и то же, хотя это путают. «Убогие чухонцы» на выходе из империи не были Европой, но и не страдали комплексами «принятия в семью». Они думали о себе – и создали лучшую в мире систему образования. Они создали Nokia, а мы в заботах о мировом признании остались на уровне мобильников с дисками. И нечем более удивить мир на уровне великой русской литературы, русского авангарда или полного научного комплекса СССР. Правильные писатели сами себя издают любыми тиражами, попутно разрушая систему инициации в науке и добиваясь рекордных показателей бегства умов из когда-то великой научной державы. Ради того, чтобы «построить» культуру, выборочно достают ее лучших представителей. Институты контроля и собственности блокируют любые инновации, способные конкурировать с бесплодным сростком денег и власти.

В любое внешнее сообщество страна заходит прежде всего не своим гордым начальством, а тем, что она создает, и людьми, которые это делают. Мы же заходим углеводородами и элитой, на трубе срубившей денег, которые больше негде спрятать или спустить. А уже поверх этого заходит политическое руководство, так озабоченное войной статусов.

Если люди не могут создать ничего предметного, за что их можно ценить и уважать, остается та самая беспредметная роль посредника, и суперпозиция Восток – Запад этой функции идеально соответствует. Поскольку цивилизационно и даже технически такие посредники в новом мире давно не нужны, приходится плодить конфликты, в пробоины которых можно внедриться со своей навязчивой востребованностью. Бывают ситуации, когда забвение хуже скандала, который все равно реклама. В очень театрализованной политике это нормально, но театр одного актера всегда рискует превратиться в театр одного абсурда.

В плену неотразимых отражений

Концепты Запада – Востока с ходу задают вселенский масштаб, столь значимый для всех геополитически обиженных с подозрением на нарциссическое расстройство личности. По сути, то же самовлюбленное евразийство, только мультиплицированное на ноль, как пустое множество.

Все началось с концепции «отстраненности» от Запада, с которым Россия раньше сливалась либо враждовала. Сама категория отстраненности в таком авторитетном сообществе говорит о крайне высокой самооценке с риском уподобиться анекдотическому неуловимому ковбою. Классическая схема работы идеологии: легитимация положения клиента, каким бы оно ни было. Здесь пораженье от победы никто не должен отличать.

Правильный нарцисс не просто влюблен в себя; он постоянно требует внимания и знаков восторга, будучи фиксирован на собственной грандиозности и всемогущественности. По генезу это обычная психическая защита, компенсирующая комплексы несостоятельности и драму обесценивания. Решение проблемы в реале начинается снизу и с мелочей, с рутины – не с нагнетания гордыни, а с устранения поводов для вытесняемого стыда, пусть хотя бы только за упущенные возможности. Идеологические компенсаторы, наоборот, скрывают досадные мелочи жизни и тут же возносят к максимально представимому: история и глобус, Запад, Восток, четыре века в одну сторону света, четыре в другую... А теперь еще четыре вообще в никуда, с признаками аутизма не только в отношении внешнеполитического, но и всего материального мира.

Вместе с тем в нашей ситуации с такого рода расстройствами все несколько сложнее. Классический нарцисс безнадежно влюблен не просто в себя, но именно в свое отражение. Влечение к «картинке» отрывает его от жизни, отчего он и погибает, в том числе от голода. Наши нарциссы при всем увлечении светлыми образами готовы кушать в три горла, оставляя привилегию нарциссического истощения другим социальным стратам.

В концепции вселенского одиночества «страны-полукровки» защита от голодного идеализма тоже есть. Только поначалу кажется, что в этой концепции Россия одиноко несется в холоде космоса и пустоте истории, в которой ей, веками обиженной, более никто не нужен. Геополитическое одиночество в этой версии аутизма вовсе не исключает бурной торговли, разного рода обменов, внешних инвестиций и даже войн как одной из форм «общения». Но это и есть самое узкое место в данной неимоверно размашистой картине мира. Политическая изоляция (или самоизоляция), ради философической подстилки под которую и создаются подобные схемы, плохо вяжется с образами нормальной включенности во все прочие глобальные обмены. Если нет поводов, то почему и зачем одиночество? Если поводы есть, то остаются все прочие проблемы – вроде невъездного Афанасия Никитина и Садко под санкциями. И это при всех наших зависимостях от других, пока лишь усугубляющихся и грозящих стать фатальными с обрушением сырьевой модели, под воздействием новых технологий или старой политики.

Похоже, в нашем положении вряд ли вообще можно считать адекватными схемы, в которых мы так возвышенно красивы и сами себе так нравимся. Я бы великолепному одиночеству противопоставил простую скромность. С готовностью поработать.

Автор - руководитель Центра исследований идеологических процессов