Как сделать модернизацию необратимой

С некоторых пор страна напоминает поезд, заблудившийся между прошлым и будущим: бригада переставляет тяговый локомотив то в начало состава, то в конец. А заодно и рельсы: с каждой сменой курса прежний путь разбирают. Обращение к прошлому отменяет проект так и не начатой модернизации – и наоборот. У якобы традиционных ценностей скреп нет будущего; у проектов нового русского модерна нет своей, модернизационной, истории России – не написана.

Такие колебания для нас не новы. Эпоха застоя уходила под звуки музыки: «Мы ждем перемен!» От перемен устали не так быстро, как иногда кажется: в начале 2000-х гг. еще были попытки институциональных реформ. Затем нефтяные деньги ввергли страну в «стабильность», однако власть усвоила уроки брежневизма: при любом застое население не должно скучать. Уже к 2008 г. страну взбодрили идеологией модернизации – смены вектора с сырьевого на инновационный, – и она вновь устремилась вперед. Мысленно и ненадолго: через три года традиционализм духовности и скреп сменил официальный модернизм, став вторым изданием «стабильности».

И вот теперь, на рубеже 2017–2018 гг., четвертое переизбрание президента намекает на второе издание модернизации. Россия вновь смело заглядывает в будущее искусственного интеллекта и цифровой экономики. Однако амплитуда колебаний сокращается: новый модернизм заметно бледнее предыдущего, медведевского. Свобода теперь не лучше, чем несвобода, а нефтяная игла остается, где застряла, и уже почти не беспокоит. Сниматься с нее сейчас проблемно, значит, за неизбежную ломку придется отвечать другим.

Есть особый тип автовладельца – дожигатель. Люди скупают руинированные авто и мастерски поддерживают их на ходу, пока изделие не сгнивает вовсе. У нас буквально на глазах формируется похожая схема – модернизм Дожигания, доживания. Но когда эта политэкономическая машина встанет окончательно, другую, даже самую утлую, купить будет уже не на что.

Философия осторожного модерна сочетается в этой схеме с яростным традиционализмом, хотя это две вещи несовместные. С конъюнктурной точки зрения это понятно: президенту всея Руси положено соответствовать ожиданиям и консервативного, и либерального сегментов электората, хотя бы до выборов. Охранительный консерватизм в чистом виде может опять оказаться востребованным позже, когда идею перехода от общества закрытого доступа к ограниченному снова закроют, а вся футурология упрется в отечественный арифмометр с ручкой.

Это не отменяет значимости включений модерна и реформаторства в стратегическом планировании – при всем понимании масштабов симуляции. Как ни парадоксально, это работает даже в режиме карго-культа: вера в чудеса соломенных самолетов все же гуманнее человеческих жертвоприношений. Это жизнь. В жестокий политический максимализм – чем быстрее и сильнее рванет, тем лучше – хорошо мечтается из-за кордона, с позиции внешнего наблюдателя. Здесь же все в целом понимают, почему прогрессизм оказывается умеренным и политкорректным. Когда его не станет вовсе, состав не задержится на месте, а с удвоенной силой рванет назад. Кроме того, либеральные идеи даже в составе далеких от воплощения программ реально влияют на обстановку и качество жизни в самом поезде. Иногда это напоминает сюжет известной картины Николая Ярошенко: младенец из зарешеченного окна вагона кормит птичек в окружении мадонны, апостола и волхвов. Называется полотно «Всюду жизнь».

Тот стабилизирующий модерн тем более важен, когда идейно-политический реверс срывает стоп-кран и выходит из-под контроля. Стихия реакции поднимает со дна то, что завтра вновь окажется ничем, поэтому за мракобесие здесь борются, как за жизнь, в том числе против тех, кто эту реакцию затеял и это дно взбаламутил. После истории со школьником из Нового Уренгоя можно на самом высоком уровне рассказывать об отношении родителей к пленным и называть происходящее травлей – не работают даже такие сигналы. Низовая истерия поднимается наверх в реакции самой вертикали, вплоть до министерств, ведомств и центральных каналов. Праздник непослушания все чаще подступает к самому горлу политического руководства.

Еще одна иллюзия связана с предположением, что прогрессизм насаждается быстрее, чем преодолеваются инерции консерватизма и реакции, и при крайней необходимости идею модернизацию удастся запустить в массы, переориентировав телевизор. Чтобы знать реальную готовность населения к изменениям, надо замерять другие пласты коллективного бессознательного другими техниками. Сигналы о готовности к изменениям еще не гарантируют готовности как таковой. Может оказаться, что работа с сознанием общества требуется гораздо более длительная и глубокая, чем можно судить по вербальной реакции в опросах. Если не меняются архетипы и ценностные установки, прогрессистский ликбез при любых обстоятельствах мало что даст. С таким же успехом можно обучать человека продвинутым сексуальным техникам, не принимая во внимание, какой он ориентации.

Нормальным людям необходимо понимание, зачем им нужны все эти реформы, кроме сомнительного удовольствия еще раз пожить в эпоху перемен. Распространенный у нас политический нарциссизм, в том числе массовый, яростно реагирует на критику, а потому изменения допускает лишь как совершенствование идеала. У нас еще осталось смутное ощущение тоннеля в конце света, но уже нет даже того осмысленного драматизма, который отличал идеологию модернизации первого издания, в заготовках к Стратегии-2020 и особенно в проектах «Инсора». Призывы что-то всерьез менять, чтобы жить «еще более лучше», плохо мобилизуют. На серьезные изменения подвигает только разумный алармизм: понимание, что еще немного – и так жить будет нельзя вовсе, не метафорически, а буквально. Все необходимое по этому поводу уже было сказано – не раз и с самого верха. Это тот идеологический – одновременно рациональный и нравственный – импульс, без которого любым изменениям всегда не хватает идей и энергетики. Однако нынешний возврат в будущее упорно не хочет видеть в этом самом будущем императивов элементарного выживания и рисков провала. Дожигателям тоже приятнее думать, будто их перекрашенные руины вечны.

Отдельная проблема – движущая социальная сила изменений. В этом году Общероссийский гражданский форум, проводимый под эгидой Комитета гражданских инициатив, не случайно был посвящен теме «Россия будущего». Это одновременно и сопровождение новых разрабатываемых стратегий – и признание социальной сути модернизации. Уповать на известные варианты модернизации «только сверху» в нашем случае не приходится: у нас другая экономика политики и бюрократии. Поэтому здесь мало сказать, что модернизация для нас есть дело гражданского общества, активации и сборки негосударственных инициатив. Для нас формирование гражданского общества и есть главное дело модернизации – начиная с ее проекта. Только так есть шанс обеспечить хотя бы теоретическую необратимость, когда уже нельзя будет сверху в одночасье все отменить, в очередной раз решив, будто энергетической сверхдержавы на наш век хватит и можно не рисковать.

Гражданское общество и есть тот необходимый фермент, который одновременно и активирует реформы, и стабилизирует социум перед угрозой потрясений. Пока власть видит в нем чужое и угрозу, реальная угроза вызревает в «своих» и «наших». Так и досиживают сначала до холодных гражданских войн, а там и до революций – стараниями своих же бойцов идеологического фронта.

Но как бы там ни было, пока наш экспресс шумно буксует на месте, совершая в идеологии судорожные рывки одновременно вперед и назад. На запасном пути.

Александр Рубцов - руководитель Центра исследований идеологических процессов