Возможность договора

Публикация в «Новой газете» статьи Елены Милашиной «Убийство чести» стала событием, имеющим немалые последствия. Из статьи следовало, что в Чечне подвергаются жестоким преследованиям гомосексуалисты, при этом информация исходила от скрытых источников, а ее независимая проверка невозможна в силу специфики территории. Реакция со стороны официальных лиц и общественных деятелей Чечни касалась двух вопросов. Во-первых, отвергалось само наличие лиц «нетрадиционной ориентации» в чеченском обществе, утверждения обратного рассматривались как оскорбления «чести народа», а авторам и распространителям клеветы обещалось возмездие. Обещания носили весьма определенный характер, скоро перестали быть локальной новостью, а после состоявшейся 19 апреля встречи Владимира Путина с Рамзаном Кадыровым сюжет приобрел актуальность в общероссийском масштабе. Все это отодвинуло на задний план второй вопрос, а именно: что происходило бы в той гипотетической ситуации, которую описывают предполагаемые клеветники? Если предмет первого вопроса можно оставить в стороне как проблематический, то высказывания публичных лиц по второму вопросу являют собой несомненный факт. В самом начале скандала пресс-секретарь главы республики Альви Каримов заявил: «Если бы в Чечне были такие люди, у правоохранительных органов не было бы никаких забот с ними, поскольку сами бы родственники отправили бы их по адресу, откуда не возвращаются». Член Совета по развитию гражданского общества и правам человека при главе Чеченской Республики Хеда Саратова прокомментировала ситуацию так: «Я думаю, что даже если такого человека убьют его же родственники, то они будут делать все, что угодно, чтобы это не разглашать. И вся судебная система, и те же органы тоже с пониманием отнесутся к тому, что случилось в этой семье».

Политико-правовое содержание этих заявлений очевидно: убийства гомосексуалистов признаются дозволенными, и тем самым право на жизнь целой группы людей – меньшинства – отвергается. Квалифицировать эти заявления с юридической точки зрения нетрудно, хотя так называемые правоохранительные органы интереса к ним не проявили и скорее всего не проявят. Возможность притеснения тех или иных меньшинств, равно как и публичное предъявление резонов для этого, составляют часть той узаконенной аномии, которая позволяет российской власти обеспечивать себе максимально достижимый в нынешних обстоятельствах контроль над обществом. Политические установки не высказываются вслух и не заносятся на бумагу, которой остается «терпеть» конституционные декларации о правах человека и гражданина, но составляют реальность отношений государства и общества. Слово «государство» тут, однако, излишне, поскольку никакого публичного блага в такого рода установках и действиях не достигается, и даже наоборот, создается публичный вред, обратной стороной которого оказывается господство меньшинства, образованного двумя элитами – правящей и расширенной, т. е. верхушкой и средним звеном. Черты складывающегося в России политического режима вызывают интересные академические споры, но вполне ясно, что для него выгодно поддерживать дезинтеграцию общества, т. е. состояние, при котором, в частности, одни меньшинства готовы притеснять другие в надежде получить за их счет какие-то блага. Торгуя не только угрозами, но и лицензиями на дискриминации, т. е. выступая в роли организатора этой управляемой холодной гражданской войны, элитарное меньшинство может пытаться обеспечить себе стабильное господство.

Приведенные выше заявления сделали люди, принадлежащие к народу, в недавнем прошлом прошедшему через две карательные войны, которые я считаю крупнейшими со времен сталинизма преступлениями государства против своих граждан. Морально-политическое основание чеченских войн состояло как раз в отказе в признании прав меньшинства, в том числе и на жизнь, и меньшинством этим были чеченцы. Известно, что опыт бесправия и произвола, испытанный в положении жертвы, может стать источником двух различных стратегий дальнейшей жизни. Одни люди приходят к пониманию прав как абсолютной ценности, другие, напротив, обнаруживают, что бесправие и произвол, если оказаться не в роли жертвы, а в роли гонителя, можно с выгодой использовать. Первые стремятся создать и удержать порядок жизни, реализующий права для всех людей вообще или по меньшей мере для всех, с кем взаимодействуют и от кого, поэтому зависят, в то время как вторые готовы признавать эти права только для себя, но не для других.

Выбор той или иной стратегии обусловливается вовсе не доброй волей и высокими чувствами, а здравым смыслом, который в конкретных обстоятельствах подсказывает, какой путь обеспечения своих собственных прав надежнее. В мире, в котором интенсивность взаимосвязей и взаимозависимостей возрастает, все меньше шансов для реализации своих прав за счет подавления и дискриминации других. Напротив, описанный Томасом Гоббсом путь явного или подразумеваемого договора между заинтересованными субъектами разнообразных отношений успел доказать свою эффективность на длительном отрезке времени и в разнообразных обстоятельствах. В его основании лежит понятие об общечеловеческих ценностях. Сам термин со времен славной перестройки почти не встречается в российском правовом и политическом дискурсах, хотя содержание его вовсе не тривиально. Общечеловеческой ценностью является то, что все люди, какими бы они ни были, где и когда бы они ни жили, считают желательным, естественным, нормальным, справедливым для себя. Если хорошо подумать о том, какие вещи удовлетворяют этому критерию, то мы обнаружим здесь основополагающие права и свободы человека.

Вне контекста общечеловеческих ценностей нельзя объяснить, почему при прочих равных условиях мы должны стремиться хорошо или хотя бы терпимо относиться к любому человеку, и именно в сфере основополагающих прав, каковы права на жизнь, личную неприкосновенность, достоинство, свободу совести, мысли, суждения и действия, наконец, в отношении права на счастье достигается наибольшее сходство людей – никто не считает себя этих прав недостойным. Поймайте самого страшного религиозного или политического радикала-террориста и сообщите ему, что под воздействием секретных веществ, волн, токов и гипноза ему будут внушены убеждения противоположные тем, за которые он бьется. Радикал этот немедленно возопит: «Не имеете права!», хотя вся его предшествующая деятельность и основывалась на непризнании каких бы то ни было прав. И с этого момента становится возможным договор, поскольку явное или подразумеваемое признание основополагающих прав друг друга составляет условие любого конструктивного взаимодействия людей, а также существования общества как такового. Одновременно мы получаем основание для выявления чужаков и врагов: с первыми договор не заключен, но его возможность сохраняется, вторые же явно или неявно отказываются признавать за нами какие-либо права. Становится также понятным и критерий, с помощью которого можно определить приемлемость поведения человека с точки зрения морали и права: так или иначе допустимо все, что не ущемляет основополагающих прав других людей, не противоречит общечеловеческим ценностям.

Альтернативный порядок отношений означает, что реализация права на счастье одного означает недопущение счастья для других и что твои жизнь, свобода, честь, достоинство, собственность, суждение реализуются тем полнее, чем в большей степени они оказываются угрозой существованию, несвободой, бесчестием, ничтожеством, нищетой, безгласием других. Такой порядок отношений многократно воспроизводился в истории в виде тех или иных дискриминаций, а его предельный случай определяется как человеконенавистничество. Социальная иерархия утрачивает при этом функцию организации кооперации и превращается в пирамиду паразитических кормлений. Продвигаясь по ней вниз, мы будем наблюдать уменьшение степени возможности достижения счастья, но это не значит, что, продвигаясь вверх, мы придем к счастливому меньшинству. Парадоксальным образом идеологи и воплотители дискриминаций и человеконенавистничества не бывают счастливыми. Причина тому – их инаковость, когнитивная и эмоциональная чуждость нормальным представлениям о счастье. Можно, конечно, в рамках политкорректности предположить, что существует альтернативный проект счастья, но такое предположение легко опровергается, ведь счастье одного здесь обязательно предполагает несчастье другого, оно требует жертв. Самым болезненным вопросом социальных наук остается вопрос о том, каким образом инаковость маньяков, фанатиков или преступников в некоторые моменты истории становится доминантой жизни, воплощаясь в тоталитарных и криминализированных режимах и обрекая на несчастную жизнь всех и каждого.

Для воспрепятствования естественному в современных условиях стремлению общественных групп к продуктивным взаимодействиям и для поддержания в обществе атмосферы разобщенности и недоверия достаточно и слабых средств, а именно пропагандистских кампаний, направляющих, например, общественное мнение против того или иного меньшинства как внутреннего врага, стравливая меньшинства между собой или организуя истерию по поводу происков врагов внешних. Люди, знакомые с такого рода акциями с советских времен, помнят, что правильная реакция – это помалкивать и не усердствовать. Молодежь успела узнать, как это бывает, в ходе забытой сегодня кампании 2011–2013 гг. по борьбе с трудовыми мигрантами. С началом украинской войны проблема эта как-то сама собой испарилась, будто ее и не было. А ее, конечно, и не было. Сегодня мобилизационный потенциал украинских событий и международных трудностей исчерпан как в связи с очевидным тупиком этих сюжетов, так и в связи с экономическим спадом и ужесточением политического режима. В этих условиях конфликт вокруг публикаций «Новой газеты» направляет внимание к болевой точке российского общества, к «чеченскому вопросу», что может показаться кому-то удачным маневром. Но маневр этот представляет собой вредную провокацию. Рискну предположить (за отсутствием заслуживающих доверия социологических данных), что известная часть наших сограждан по-прежнему не признает за чеченцами всей полноты прав и считает, что «при определенных обстоятельствах» чеченцев можно убивать уже за то, что они чеченцы, как это в российской истории не раз происходило. Есть, конечно, и другая группа, которая согласна с тем, что «при определенных обстоятельствах» так следует поступать с либералами – поскольку они либералы, и с гомосексуалистами, поскольку они таковы, а еще кто-то полагал ранее или полагает теперь желательным «окончательное решение вопроса» в отношении священников, коммунистов, дворян, цыган, евреев, армян, душевнобольных, калмыков, чернокожих, образованных, стариков, атеистов, протестантов и т. п. Кажется, что разделяющих такие взгляды не может быть много и что еще меньше тех, кто готов воплощать их в жизнь, но полезно вспомнить совсем недавнюю историю ХХ в., изобильную примерами человеконенавистнических режимов, в воспроизводстве которых в той или иной степени участвовало все общество.

Расцвету деструктивных внутренних конфликтов сегодня препятствует само российское общество. В ответ на инициативы сверху оно «не усердствует», будь то гонения на трудовых мигрантов, оппозиционеров, преподавателей йоги, «Свидетелей Иеговы», или же проклятия, посылаемые внешним врагам. Через пирамиду кормлений и машину пропаганды государство поддерживает порядок отношений, который становится все более значимым, но который пока не приобрел доминирующего характера, так что в большей части наших социальных связей мы стараемся взаимодействовать на основе признания общечеловеческих ценностей и прав, – просто потому, что это эффективно. И с этим положением дел здесь, «на горизонтали», диссонируют как звучавшие ранее, так и нынешние заявления чеченских официальных и неофициальных лиц в связи с деятельностью оппозиционных политиков и независимых СМИ. Когда подобные вещи исходят от «вертикали» государства, они воспринимаются в контексте ставшего уже привычным общего давления власти на общество, а потому не вызывают новой тревоги, когда же риторика гражданской войны используется лидерами этнического меньшинства с особой и трагической историей, восприятие сказанного существенно меняется. Не думаю, что кто-то в России готов признать за чеченскими деятелями право определять основополагающие для общества ценности где-либо помимо Чечни. Мы не можем сказать, отражают ли приведенные в начале статьи и иные подобные высказывания установки всего чеченского общества, но даже если это не так, то глубокое расхождение в вопросе об общечеловеческих ценностях и правах между основной частью общества российского и обществом чеченским заявлено со всей определенностью как политическая программа. Какова ее цель, зачем все эти заявления вообще были сделаны и зачем их последовательно доводят до широкой аудитории, понять нелегко. Делают ли «чеченский вопрос» актуальным в предвыборных целях, чтобы продать очередную угрозу, или же обозначенные ценностные различия призваны оттенить близкие трансформации российского политического режима? Хорошо, если дело только в этом.

Автор – философ, приглашенный преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге

Полная версия статьи. Сокращенный газетный вариант можно посмотреть в архиве «Ведомостей» (смарт-версия)