Авторы – профессор Московской школы управления «Сколково»; исследователь центра образовательных разработок Московской школы управления «Сколково»
Общественное недовольство качеством высшего образования обычно сфокусировано на неадекватном содержании лекций и семинаров, устаревшей материальной инфраструктуре и отсутствии всякой связи между последующей карьерой и усилиями, затраченными на получение хороших оценок. Оно подразумевает, что кто-то где-то в центре (например, министерство) должен обо всем этом подумать и позаботиться.
Все прямо наоборот. Чтобы образование стало хорошим и интересным, оно не может быть исключительно предметом прямой заботы централизованной власти, а должно стать предметом заботы самих университетов. В этом смысле необходимо завершить переход от советского вуза как формы подготовки персонала для отраслевого министерства к университету как рискующей на рынке репутации автономной организации.
Проблема автономности высших учебных заведений не нова. Ей почти тысяча лет – от момента появления европейских университетов Болоньи, Саламанки и Парижа. Тогда же начались дискуссия и борьба за автономию, которые ведутся до сих пор.
Сегодня лучшие университеты в англосаксонском мире, занимающие топовые места в международных рейтингах, практически полностью автономны от государства или региональной власти. Гарвард не нуждается в разрешении Вашингтона или штата Массачусетс, чтобы сформировать свою траекторию развития на следующее десятилетие, а канцлер Оксфорда больше озабочен сохранением статуса своего вуза в глазах абитуриентов, выпускников и международного академического сообщества, чем министерства образования Великобритании. Даже несмотря на эти свободы, они продолжают отстаивать свою автономию. Ситуация в странах континентальной Европы намного сложнее. Европейские университеты институционально отстают от англосаксонских в среднем на 30 лет. Общий тренд – на увеличение самостоятельности в принятии решений и собственной ответственности за риск.
Еще более неоднородна ситуация в университетах растущего образовательного континента (Азиатско-Тихоокеанский регион). Снаружи кажется, например, что китайская система высшего образования активно развивается и улучшается – об этом, казалось бы, говорит рост количества студентов в высших учебных заведениях и количества научных публикаций. Однако есть ряд признаков кризиса. Самые значимые из них – растущий отток интеллекта и падение индекса цитируемости, указывающие на то, что среда плохо поддерживает развитие талантов и интересные инновативные исследования. Исторически у китайских университетов не было никакой автономии: система копировала высшее образование СССР. Большинством университетов до сих пор дуально управляют партия и академическое сообщество. В 1990-х правительство стало ослаблять контроль, но ограниченно, в русле политики «пекинского консенсуса»: постепенные реформы, инновации на местах, а не сразу по всей системе. Но все знают, что в любой момент гайки могут закрутить. Следствие? Университеты больше заинтересованы в соответствии формальным требованиям министерства, чем в оптимальном для них курсе развития и научных прорывах. Проблема здесь не столько в отсутствии формальной автономии, сколько в том, что самостоятельность университета не является генетической ценностью.
В 300-летней истории российских университетов, начиная с создания Московского и Санкт-Петербургского в начале XVIII в., с автономией были большие «качели». Изначально организационный дизайн заимствовался у немецких университетов, которые к этому времени накопили столетия опыта отстаивания самостоятельности, и потому первые уставы российских университетов содержали смелый уровень автономности (по сравнению с большинством общественных институтов имперской государственности), что и было зафиксировано в университетском уставе 1804 г. Через 30 лет Николай I значительно понизил права университетов. Затем Александр II в программе послаблений и реформ фактически восстановил исходный уровень самостоятельности начала XIX в.
Молодая советская власть, перекраивая социальное устройство, лишила университеты всякой автономности и стала регулировать даже предметное содержание, а не только, например, присвоение степеней и вопросы финансирования. В 1930-е большинство университетов СССР были разобраны на отдельные институты в ведомственной логике – так возникли медицинские, педагогические, сельскохозяйственные вузы. Тут вопрос об автономности был уже неуместен. Кого, чему, как учить – все эти полномочия были изъяты из компетенции вузов.
Холодная война и гонка вооружений заставили пересмотреть вопросы подготовки современных кадров в области науки и технологий. Появление в 1950-х целой группы вузов с расширенными правами в определении содержания образования было вынужденным отступлением от тотального регулирования. Ярким примером является московский Физтех со своим особым дизайном образовательной логистики и индивидуальных траекторий студентов.
Следующий период можно условно назвать «брошенными девяностыми». В хаосе распада СССР университеты, как и многие общественные инфраструктуры, оказались сами по себе. К этому никто не был готов. Так же как и у китайских, у советских вузов никогда не было не то чтобы реальной автономии, но даже понимания, что с ней гипотетически можно было бы делать. Один из эффектов нежданной свободы реализовался в скачке количества получающих высшее образование с 17 до 60%. Вместе с массовой потерей молодых исследователей и преподавателей (ушедших в другие сферы деятельности или эмиграцию) это создало драматичные эффекты для качества образования.
Ситуация стала меняться в 2000-х, когда в обмен на выполнение определенных условий университетам были выделены значительные ресурсы и присвоены новые статусы. Появились федеральные, национально-исследовательские и опорные университеты, а также элитная группа университетов программы 5-100, заключивших контракт с государством на новые обязательства и тем самым на ограничение своих свобод. Параллельно произошло сжатие сектора, значительно дискредитировавшего сам смысл университета.
Сейчас, пройдя этот длинный путь взлетов и падений самостоятельности, российское высшее образование опять стоит перед выбором: курс на реальную автономию и международную конкурентоспособность или ход к утопическому режиму тотального контроля, при котором университеты существуют как подразделения министерства. Тем временем по средним показателям уровень университетской автономии в мире растет – правительства разных государств осознают, что это инструмент повышения конкурентоспособности университетов.
Здесь нужно обратиться к тому, что стоит за понятием автономии университетов. С одной стороны, это возможность университета как организации самостоятельно определять траекторию своего развития, формировать видение себя и своего влияния на мир. С другой – это академическая свобода, т. е. те самые принципы свободы преподавания и свободы исследований, на которых был построен гумбольдтовский университет в XIX в. и которые стоят в основе современного исследовательского университета. Наконец, в третьих, автономия университета имеет еще одну грань, о которой обычно говорят меньше. Это свобода студента выстраивать свою траекторию обучения (выбор университета, предметов, преподавателей), обеспечивающая полноценное развитие личности.
Для университетов автономия не значит, что им позволено делать все, что они пожелают. За свободу они платят ответственностью за свои решения перед обществом, профессурой, студентами и выпускниками. Если университет берет на себя ответственность за свои цели и действия, исследователь сам определяет тематику и ход своей работы, а студент – порядок своего обучения, им уже не с руки винить систему.
Ответственность означает и способность, и необходимость держать открытый ответ перед студентами, преподавателями, партнерами и обществом в широком смысле. Это, в свою очередь, требует публичности целей и результатов их достижения. Так понимаемая публичность зафиксирована англоязычным термином accountability, т. е. буквально – «подотчетность», но в нашем пространстве, где университеты перегружены разнообразной отчетностью, призывать их к дополнительной подотчетности было бы неразумно.
Девяностые с их массовым возникновением псевдоуниверситетов научили нас бояться, что на повышенную автономию университеты могут среагировать резким падением качества. Для многих университетских систем автономия и публичность традиционно находятся на разных полюсах. При этом выиграть в обе игры нельзя. Высокая автономия и нулевая публичность в этой картине мира значат злоупотребление доверием общества. Низкая автономия и высокая подотчетность непременно приводят к имитации. Однако такая шкала – не единственный возможный вариант, а продукт устаревших представлений о взаимоотношениях правительства и высших учебных заведений.
Университеты могут одновременно обладать высоким уровнем автономии и демонстрировать высокий уровень публичности. Без автономии имеем то, что имеем: отсутствие стратегического мышления и формальные миссии. Сюда можно добавить низкий статус университетов в обществе – если университет не воспринимает себя всерьез, почему это должны делать другие? Низкий статус исследований и скучное образование усугубляется закрытостью университетов друг от друга. Администрации слишком заняты вопросами отчетности и соответствия нормативам, а не своей образовательной, исследовательской и инновационной политикой.
С другой стороны, совсем без регулирования система высшего образования может войти в состояние энтропии. Например, проект 5-100 уже четыре года работает как вектор развития, сначала установив, а теперь удерживая рамку международной конкурентоспособности.
Что же можно сделать, чтобы и автономность, и публичность стали ядерными принципами российского университета?
Университеты должны иметь право самостоятельно создавать и модифицировать свои учебные планы, выбирать язык преподавания, определять плату за обучение и свои требования к абитуриентам.
С точки зрения финансов ситуация сейчас критична. У российских вузов в основном операционный бюджет – вместе с деньгами приходят указания, на что и когда их тратить. Жесткий контроль трат не позволяет открыться длинному горизонту планирования, поскольку университеты не могут делать инвестиции и хеджировать свои риски. Здесь об инновативном и трансформационном развитии не может быть и речи – необходим переход к блочному финансированию на длительный срок. Сами же университеты должны направить свои усилия на диверсификацию источников финансирования. Хотя российские университеты за последние 15 лет научились формировать порядка 50% бюджета из негосударственных источников, усилиями министров Фурсенко и Ливанова был значительно увеличен объем государственного финансирования ведущих вузов. При всей необходимости повышенного финансирования эта зависимость от единственного источника денег снижает самостоятельность.
Историческая форма управления, при которой не нужно все решения спускать из одного центра, состоит в том, что функция принятия стратегии делегирована совету директоров, который у нас существует в форме наблюдательного совета. К сожалению, и закон, и складывающаяся практика наблюдательных советов сводит их к аудиторскому органу, в основном одобряющему имущественные и правовые сделки. Предназначение же настоящего наблюдательного совета – гарантия следования университетом своей миссии и ядерным принципам. Чтобы это было возможным, наблюдательные советы должны нести ответственность за подбор, назначение и увольнение лидера университета – ректора, канцлера, CEO, президента (в зависимости от конкретного управленческого дизайна).
Почти 800 лет в европейском мире университет решал светские задачи церкви. Начиная с XVIII в. – национальных государств. Последние 30 лет он больше воспринимается как корпоративно-рыночный институт. Но для того чтобы стать передовым общественным институтом, формирующим будущее, университет должен быть автономным в определении своей деятельности и одновременно публичным в открытости своих замыслов и достижений. Это более чем актуально и для нашей страны.
Полная версия статьи. Сокращенный газетный вариант можно посмотреть в архиве «Ведомостей» (смарт-версия)
Исправленная версия. Первоначальный опубликованный вариант можно посмотреть в архиве «Ведомостей» (смарт-версия).