Чего хочет Москва

На минувших выходных в швейцарской Лозанне завершились очередные переговоры по урегулированию сирийского конфликта. Их отличительной особенностью стало то, что прорыва они не принесли даже на бумаге, не говоря уже о ситуации на земле, где российские ВКС вместе с сирийскими вооруженными силами продолжают осаду Алеппо, делая перспективы переговорного процесса все более призрачными.

Опробованный в Лозанне формат мог бы потенциально решить основную проблему американо-российских договоренностей по Сирии, когда противоборствующие стороны балансируют между интересами внешних игроков, ставя под сомнение возможность реализации достигнутых соглашений. Участие в переговорном процессе наряду с США и Россией Саудовской Аравии, Катара, Турции, Ирана, Иордании и Ирака могло заметно сократить возможности для маневра как сирийской оппозиции, так и режима Башара Асада, вынуждая обе стороны играть по принятым мировым сообществом правилам игры. Но если США и их союзники на Ближнем Востоке еще в состоянии оказывать совместное давление на сирийскую оппозицию, то Россия, по всей видимости, окончательно потеряла рычаги воздействия на сирийский режим.

Не стоит преуменьшать роль Соединенных Штатов и уж тем более региональных игроков в том, что Сирия превратилась в очередную горячую точку на карте Ближнего Востока. Мягко говоря опрометчивая и недальновидная политика Турции в отношении своего южного соседа, глобальная кампания самого богатого в мире государства – Катара по поддержке единоверцев плюс ставшее уже традиционным опосредованное выяснение отношений между Саудовской Аравией и Ираном на территории третьих стран придали сирийскому конфликту ярко выраженный региональный характер. А желание России воплотить в жизнь речь Владимира Путина на прошлогодней Генеральной ассамблее ООН и на сирийском примере доказать многополярность нашего мира и заодно продемонстрировать всем, и прежде всего лично Бараку Обаме свой статус сверхдержавы, перевели его уже в глобальное измерение.

Но спустя год после начала военной операции в Сирии России не мешало бы наконец четко расставить свои приоритеты на Ближнем Востоке. С формулированием целей дела у российского руководства обстояли плохо с самого начала – еще осенью 2015 г., когда президент обращался в Совет Федерации для получения разрешения на использование вооруженных сил для борьбы с терроризмом на дальних подступах к нашим границам. В результате силу русского оружия познали, пожалуй, все участники сирийского конфликта, за исключением ИГИЛ (запрещена в России), которому лишь эпизодически доставалось от наших ВКС. Ясности не прибавилось и в марте 2016 г., когда президент объявил о выводе основного контингента из Сирии ввиду достижения поставленных целей, в то время как терроризм в Сирии и не думал никуда исчезать. Нет ее и сейчас, когда и так уже всем стало очевидно, для чего мы там находимся, и скрывать это за пафосными лозунгами спасения всего человечества от террористической угрозы уже нет никакой необходимости.

Проблема российской политики в Сирии – бесконечная попытка усидеть на двух стульях. С одной стороны, сирийский конфликт для России – это очевидная попытка наладить диалог с Западом. И в этом смысле политический диалог и выполнение американо-российских договоренностей гипотетически могли бы способствовать росту доверия в отношении Москвы со стороны ЕС и США, а также создать основу для очередной «перезагрузки» наших взаимоотношений. Но одновременно российская операция в Сирии – это попытка закрепиться в одном из ключевых регионов мира, и именно в этой логике были приняты решение об открытии военных баз на территории этой страны и недавно ратифицированный Госдумой закон о бессрочном базировании российских вооруженных сил в Сирии. Однако реализация этой задачи напрямую зависит от устойчивости баасистского режима, который, в свою очередь, как никогда, нуждается во все большей военной поддержке со стороны Москвы.

К большому сожалению Кремля, достижение двух взаимоисключающих друг друга задач невозможно. Если Москва желает использовать сирийский конфликт в качестве первого шага на пути к нормализации отношений с Западом, то единственная опция – политическое урегулирование ситуации. Что, в свою очередь, должно перевести Россию в принципиально иную плоскость – модератора сирийского конфликта, равноудаленного как от режима, так и от умеренной оппозиции. Но в таком случае Москва оказывается совершенно ненужной сирийскому режиму и ставит под угрозу все наши договоренности о российском присутствии на территории Сирии – не говоря уже о том, что «бросать своих» не в обыкновении российского руководства.

Неразбериха со своими собственными интересами в Сирии делает Россию заложником интересов сирийского правительства, существенно затрудняя переговорный процесс в рамках Международной группы поддержки Сирии. А поскольку официальный Дамаск главной своей целью видит саботаж переговорного процесса как такового, то неопределенность России чревата серьезными издержками.

Нежелание сирийского правительства переходить к политическому диалогу понятно: баасистский режим в этом случае рискует безвозвратно потерять свою монополию на власть, будучи вынужденным делить ее со своими извечными противниками, как того требует резолюция Совета Безопасности ООН 2254. Логика действий сирийского руководства в том, чтобы вывести американо-российские отношения на точку невозврата, вынудив Россию отказаться от дальнейших переговоров и попытаться решить сирийский вопрос исключительно силовым путем на стороне Дамаска. Эпизодически это им удается – как, например, сейчас в Алеппо, где после окончания перемирия правительственная армия при поддержке российских ВКС принялась с удвоенной силой бомбить город.

Главной угрозой для баасистского режима на сегодня выступает не столько ИГИЛ, даже не «Джебхат Фатх аш-Шам» (бывшая «Джебхат ан-Нусра», запрещена в России), необходимостью подавления которой то и дело пытаются оправдать штурм Алеппо, а сирийская оппозиция – участник женевского переговорного процесса. Именно оппозиция, а также курды – основные претенденты на места в переходном органе власти. Они же заинтересованы в написании конституции, которая перераспределяла бы власть как между центром и регионами, так и между различными политическими силами. С этой точки зрения действия сирийских властей абсолютно естественны: максимально возможное ослабление умеренной оппозиции на земле с последующим проведением переговоров с позиции силы, а также участием карманной оппозиции вроде той, что входит в состав Национального прогрессивного фронта.

Достичь компромисса с Соединенными Штатами до тех пор, пока этот самый компромисс не будет найден внутри самого российского руководства, очевидно, не удастся. Пытаясь разобраться в разнице подходов Пентагона, Белого дома и госдепартамента к сирийскому вопросу, мы запутались в своих собственных интересах. В глазах Запада Россия все отчетливее предстает марионеткой в руках сирийского режима, умело манипулирующего ею в своих интересах. Во многом именно этим и было вызвано решение США приостановить с Россией взаимодействие по Сирии: инициатива в российско-сирийских взаимоотношениях плавно перешла к Дамаску. Это, вероятно, пока и есть основной результат нашего военного присутствия в Сирии: сами того не понимая, мы вновь оказались втянутыми в чужой для нас конфликт и, что самое страшное, до сих пор не можем этого осознать.

От полного прекращения диалога с Россией Вашингтон удерживает лишь страх, что при таком раскладе нас уже ничего не остановит от того, чтобы камня на камне не оставить от любой оппозиции, представляющей угрозу сирийскому режиму, что будет вынуждать госдепартамент, вопреки своим принципам, продолжать дежурный диалог с российским МИДом. В этом смысле мы действительно загнали своих американских партнеров в тупик. Вопрос лишь в том, какой ценой.

Автор – старший преподаватель НИУ ВШЭ