Выступление Дмитрия Медведева на Мюнхенской конференции по безопасности символически продолжает речь Владимира Путина девять лет назад там же, но одновременно и подрывает пафос легендарной речи президента.
Постмодернизм виден уже в признании Медведева, что перед поездкой он встречался с Путиным и обсуждал речь 2007 г. Постоянные отсылки к той речи и некоему идеальному прошлому, в котором «мы предупреждали», «мы предлагали», «мы говорили», снижают ценность слов самого Медведева. И его фигура как премьера, отвечающего прежде всего за экономику и не принимающего политических решений, также снижает эффект от его грозных политических заявлений.
Большинство СМИ обратили внимание на слова Медведева о «новой холодной войне», к которой «мы скатились, по сути». Впрочем, интерпретации последовали разные – кто-то счел, что это угроза, кто-то – что сожаление. Еще одно пугающее словосочетание – «третья мировая встряска». Неужели она нужна нам, задается вопросом Медведев, чтобы начать сотрудничать?
Характерные для холодной войны модели поведения и риторика – от откровенных интервью высокопоставленных силовиков и рассуждений о «ядерном пепле» до активизации полетов военной авиации в пограничных зонах – начали возвращаться в российский политический обиход еще в 2014 г. Это попытка вернуться в эпоху, когда СССР и Запад были сопоставимыми по мощи и влиянию сверхдержавами, а их противостояние составляло каркас «двуполярного» мира. Россия уже не СССР, НАТО в Восточной Европе, многократный экономический разрыв между экономикой России и Запада – сегодня расстановка сил сильно изменилась.
В речи Медведева это противоречие сознательно или несознательно оголено. Он легко переходит от опасностей холодной войны к просьбам о сотрудничестве, когда говорит о санкциях: «Действительно ли стóят наши противоречия всего этого? Насколько они глубоки? Это всем вам, сидящим в зале, так нужно, чтобы они были, эти санкции?»
Новая жесткость состоит в том, что, если не отменить санкции, «всем будет хуже». Ключевой момент речи – недовольство тем, что «политическая целесообразность берет верх над понятным экономическим расчетом». Фактически это формула примирения: давайте закроем глаза на политические противоречия (прежде всего, требование отдать Крым) и восстановим экономическое сотрудничество.
Парадоксальным образом в 2007 г. жесткость звучала опаснее, чем сейчас. Тогда Россия была на гребне экономического роста и лелеяла мечту об энергетической сверхдержаве. Инвесторы всего мира стремились сюда (и Путин это подчеркивал). А угроза разрыва живых связей куда страшнее, чем констатация совершившегося факта. За последний год внешнеторговый оборот России с ЕС упал на 37%, уступив в абсолютных цифрах даже уровню 2007 г. ($235,7 млрд против $283,1 млрд).