«Мне все время свои и чужие люди рассказывали свои истории»
Накануне своего юбилея Людмила Петрушевская поговорила с «Ведомостями» о песенках, о русских женщинах, о цели литературы и о немногом другом
Людмиле Стефановне Петрушевской 26 мая исполняется 80 лет. Этот юбилей она встречает с размахом: одна за одной в серии с торжественным названием «И нет преткновения чуду» выходят в издательстве «Эксмо» ее новые книги, открылись сразу две посвященные ей выставки: «Петрушествие» в Музее современного искусства, где с помощью фотографий, черновиков и предметов из советских квартир куратор Анна Наринская и автор экспозиции Катя Бочавар воссоздали театрализованный как бы мир Петрушевской, и выставка рисунков и мультфильмов в Центре Гиляровского. В свой день рождения Петрушевская дважды выступит со своим знаменитым кабаре – в Театре наций с программой «Юбилейное кабаре», отмечающей юбилей не только самой Петрушевской, но и ее песенок, которые она исполняет вот уже 10 лет, и в Центре им. Мейерхольда после премьеры спектакля «Анданте» по пьесе Петрушевской 1975 г. в режиссуре Федора Павлова-Андреевича.
Все эти события органично показывают разные стороны Людмилы Стефановны, объединяют разных ее поклонников – и тех, кто полюбил ее именно как исполнительницу песенок, не зная о ее литературной карьере, и тех, кто давно читает ее рассказы, и тех, кому запомнилась ее революционная драматургия, и даже тех, кто сегодня открывает ее по записям в фейсбуке, неизменно искренним свидетельствам человеческой подлости и величия, в которых Петрушевская вспоминает как тех, кто ее гнал и предавал, так и тех, кто ее поддерживал, начиная с первых публикаций ее книг. Точно одно – в ней ничего не осталось от гонимого советского автора, порицаемого за мат и чернуху. Но и новый светлый статус Петрушевской никак не укладывается в образ классика, слишком уж она для этого дела живая.
«Кустодиевская красавица в современности». Картон, уголь.
Свои картины Людмила Петрушевская продает, чтобы помогать Псковскому региональному общественному благотворительному обществу «Росток», которое взяло на воспитание выпускников детского дома в Порхове и обеспечивает их взрослую жизнь
– Нет, это раньше я писала очень много. По пьесе за ночь. По рассказу в неделю. А те новые тексты, которые опубликованы, – «Про нашу прикольную жизнь. Сти-хи-хи», «Странствия по поводу смерти» и «Нас украли. История преступлений» – это длинная история. Найденные в тетрадках начала. У меня все время все теряется – тетрадок и архивов много, а времени для переписи этого населения нет.
– Никогда на эту тему не думала. Это потом меня стали так называть.
Людмила Петрушевская
– В 50 вышла моя первая книга, «Бессмертная любовь», 30 000 тираж. У меня уже шел запрещенный три года спектакль «Три девушки в голубом» в «Ленкоме» с Пельтцер и Чуриковой, в «Современнике» тоже с огромным успехом шла запрещенная «Квартира Коломбины» с Лией Ахеджаковой в четырех ролях... На Таганке, в Маяковского, во МХАТе – в восьми театрах. Я была гораздо известнее, чем сейчас. Ныне я тихая и мало кому из нынешнего народа знакомая Петрушевская. Другие времена, другие нравы и язык, я матом не ругаюсь. Мои песенки мало кому известны, их не берут на радио, на ТВ я очень редко появляюсь. И мне уже странно, что вдруг переиздаются мои книги.
А мое понимание литературы – это ведь станет понятно только потом и не мне, а другим людям из моих книг. Вот мой роман «Нас украли» частично смешной и хорошо кончается. И стихи тоже смешные в книге «Сти-хи-хи», которую сейчас выпустили вторым изданием. То уже продано.
– Жизнь русских женщин.
– Вы знаете, насколько я знаю, жизнь действительно стала легче – в магазинах все есть. Раньше же боролись за место в очереди. Занимали сразу и в мясной, и в рыбный отделы, да и в овощной – и в кассу. Очередей было как косичек в дредах.
– А я их не вижу. Они почти не видны. Их нет в нашем обществе. Они, по выражению народа, бабульки. Изредка такая интеллигентная, явно одинокая бабулька тихо следует по улице, боясь всего, как ребенок без взрослых.
– Я всегда писала для себя. Рассказ стучался в голову, сразу весь, до последнего слова. И нельзя было его не записать, как на девятом месяце нельзя не родить.
– В реалистических рассказах всегда что-то есть из настоящей жизни, из того, что было на самом деле, – в мистических, правда, тоже. Это истории, которые происходили на самом деле, пусть закамуфлированные и измененные, перемешанные с другими такими же. Как бы музыкальные произведения с разными темами.
– Мне все время свои и чужие люди рассказывали свою жизнь, везде меня находили – в поликлинике, в поезде, на каком-то скверике, но и я подслушивала (пьеса «Анданте» родилась после долгого стояния в очереди в универмаге «Москва», передо мной стояли две женщины, приехавшая домой жена посольского работника горячо жаловалась на мужа своей подруге. И мне – незапланированно).
– Та, которая жаловалась, теперь живет в одной квартире с мужем и с якобы подругой.
– Нет, я мало езжу и на лавочках не сижу.
– Я не вольна в своих произведениях. Мне часто казалось, что все продиктовано. У высшего разума нет речи, нет музыкальных инструментов и нет кисти и красок, но это он действует через нас. Как считал академик Вернадский, это ноосфера – то над нами, откуда приходят научные открытия, симфонии, божественные поэмы.
Актуальный писатель
Общественный совет при Красноярской митрополии обвинил рассказ «Глюк» Людмилы Петрушевской – из программы школьного внеклассного чтения – в пропаганде наркотиков и вредительстве духовному воспитанию подростков, сообщила пресс-служба епархии в марте прошлого года. В рассказе говорится о галлюцинациях девочки Тани, которая впервые пробует некие таблетки на дискотеке. К ней является персонаж по имени Глюк, исполняющий любые ее желания – до тех пор пока она не попросит спасти кого-нибудь.
Члены совета возмутились, что рассказ о наркотиках входит в сборник произведений «Юношеская библиотека» из программы внеклассного чтения в школе. Сборник предназначается для детей старше 12 лет.
Председатель общественной организации «Фонд Победы» Дмитрий Атаев назвал рассказ «апофеозом безумия», опасным для детской психики: «Эта литература – пропаганда эгоизма и наркотиков. Она навязывает молодому поколению весьма сомнительные ценности: деньги, псевдоуспешность, популярность у сверстников любой ценой».
Доктор юридических наук Николай Цуканов заявил, что рассказ может подпасть под статью о пропаганде наркотических средств, а также расцениваться как нарушение закона о защите детей от «информации, причиняющей вред их здоровью и развитию». Ректор Красноярского педагогического института Валерий Ковалевский обещал дать экспертную оценку рассказу и направить ее в Министерство образования и науки.
Члены совета решили обозначить позицию РПЦ по этому поводу и выработать стратегию по противодействию распространению подобной литературы в школах.
Людмила Петрушевская:
«Красноярцы смутились. 30 000 больных СПИДом официально зарегистрировано в этом городе. А так – все правильно. Хотя в сказке «Глюк» прослеживается весь путь старших школьников – от таблетки, полученной как бы в подарок в клубе («потом отдашь»), до гибели.
Ну что. Пора вообще меня выкинуть из школьной программы (хотя «Глюк» в ней отсутствует, выкидывать неоткуда. Он для внеклассного чтения). Родители младших школьников также протестуют в блогах против «Пусек бятых» – папам и мамам ничего не понятно там. И все, что для старших школьников, надо убрать, одна пропаганда секса, разводов и алкоголя: «Свой круг», «Время ночь», «Номер Один», пьесы, рассказы эти. И из университетской программы все надо убрать. «Пусек бятых» опять-таки.
Один раз я на «Маяке» отвечала на вопросы ведущей. А она все с подковыром, все не просто, а как бы сомневаясь. Я после передачи ее поблагодарила, интересно вы спрашивали, а она: «Да я вас ненавижу!» Чё так, удивилась я. «Я вас сдавала в университете!!! Всю ночь читала!!!» Тогда тем более спасибо, сказала я, уходя. Я так возненавидела зарубежную литературу, всю ночь читала в ванной перед экзаменом на факультете журналистики. А до того любила!
Депутаты (тоска по 37-му году) теперь стали прокурорами. Один потребовал запретить мою книгу «Глюк» (его она «смутила») и безо всякого суда или экспертизы повелел ее изъять из школьной программы, и теперь мою книгу как-то будут изымать из школьных библиотек? Или вообще из всех библиотек? Сжигать? Тайно, в котельных? Вон при Геббельсе торжественно сжигали, на площадях-то. Другая депутат рвется запретить фильм талантливого и признанного режиссера Алексея Учителя, при этом ей было (неподтвержденное) видение, что бюст императора плачет! А проверить ее нервную систему? Как и психиатрические данные той старушки-депутата, которая сменила законодательство насчет домашних побоев, и теперь можно бить, только, упаси Боже, не до смерти. Вот только тогда, при наличии медэкспертизы трупа, и можно будет возбуждать уголовное дело. А где эта экспертиза в деревнях и поселках? Да будет ли и городская полиция вообще в эти дела мешаться? Бесплатно причем? Ну упала баба с табуретки. Ну померла. Муж от горя напился и не может дать показания. И чего теперь? А чего теперь – есть разрешение на убийства.
– То таким, то таким. В зависимости от происходящего. Вечерний свет над древним итальянским городком, дождик кончился, сумерки, мокрая булыжная улочка вверх – и на маленькой площади во тьме горит скромным огоньком кованый фонарь, а наверху, на стене монастыря, огромный след солнца. И закатное небо. Навсегда запомнила это счастье. Из уюта земли в светлую вечность. Город Пенне.
Мой трехлетний мальчик задыхается, не может выдохнуть, только захватывает воздух, лезет на стену, я его держу, а «скорой» все нет – и вот вошел не торопясь старый врач, долго копается с ампулой и здоровенной иглой, всаживает ее в спинку Кирюши, Господи, я держу малыша крепко-крепко. Все. Он стал дышать и заплакал. Отек Квинке. Нас везут в больницу. Анапа.
– Я очень захлопоталась, заработалась, готовила две выставки, прошла трехчасовую репетицию с музыкантами для концерта в Театре наций, ночью писала огромный текст поэмы к экспозиции моих работ в Центре Гиляровского, сил уже нет.
– Я почти ежедневно веду свои записи на фейсбуке, там все можно прочесть.
– Если бы вы читали меня там все время, то бы поняли, что я пишу для своих моментальных, сразу-читателей. Это совсем другое дело. Они как бы диктуют мне издали свои необходимости.
Входит в школьную программу
Сяпала Калуша по напушке. И увазила Бутявку. И волит: – Калушата, калушаточки, Бутявка! Калушата присяпали и Бутявку стрямкали. И подудонились. А Калуша волит: – Оее-оее! Бутявка-то некузявая! Калушата Бутявку вычучили. Бутявка вздребезнулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки. А Калуша волит: – Каушаточки, бутявок не трямкают! Бутявки дюбые и зюмо-зюмо некузявые! От бутявок дудонятся! А Калуша за напушкой волит: – Калушата подудонились! Калушата подудонились! Зюмо некузявые! Пуськи бятые!
– О любимых я все время пишу. А кто не очень – я о них больше не желаю вспоминать, хотя стоит назвать имена тех, кто закрыл наш с Брусникиным спектакль в МХТ «Он в Аргентине», на котором свободного места не было и у касс толпились, – его сняли с репертуара под предлогом, что никто не ходит и зал пустует. Это незнакомая мне Хенкина, Наталья Виноградова (она на меня орала насчет пустого зала, и я даже ее спросила, стала бы она орать на драматурга Чехова из-за плохой посещаемости) и какой-то и. о. директора. Этот малый зал, мне сказали мхатовские, может быть, был нужен Константину Богомолову для репетиций и лекций. При Олеге Николаевиче Ефремове у меня во МХАТе шло три спектакля – «Московский хор», «Брачная ночь, или 37 мая» и «Темная комната»... А «Он в Аргентине» Олег Павлович Табаков наградил своей табаковской премией. «Московский комсомолец» тоже дал спектаклю свою премию.
– Рождение детей.
– О потере любимых людей...
– Народ любит цыганские «Кибитки» и «Две гитары», «Шанз Элизе», «Григоряна», «Не привыкай к дождю», любят «Мой мальчик», «Пришли к путане пуритане», «Мурку», «Старушку», «Онли ю» и все остальное. Я тоже. А нелюбимое я не пою.
– Мне на выставке «Петрушествие» было тяжело. Я как будто увидела будущую (или никогда не будущую) экспозицию в музее. Мои беззащитные прошлые вещи – огромный стол с моей пишущей машинкой и моим креслом, мой раскрытый дневник под стеклом. Это сынок Федор Павлов-Андреевич хотел мне сделать сюрприз, покопался в стенном шкафу моей бывшей квартиры, нашел стенограммы зубодробительных обсуждений моих спектаклей, старые фото. Экспозиция в антураже тяжелых прошедших лет. Я сейчас добавила туда только портреты своих родных. Там Феде три годика, Наташе четыре года и она плачет, Кирюше один месяц, там юный Федя говорит по телефону и недоволен, что я его рисую... Там мама незадолго до ухода. Там мой дорогой муж Женя, умерший в 32 года. Но я не плакала.
А вот на другом проекте Федора Павлова-Андреевича – выставке в Центре Гиляровского в Столешниковом переулке, открытой 24 мая, – все меня веселит и вдохновляет. Там я сегодняшняя, прошедшая огни, воды и т. д., еще оставшаяся жить и работать, там множество моих рисунков, странных текстов, абракадабры повсеместные, там собственноручные мультфильмы, там 31 мая будет у меня концерт.