Ларс Айдингер: Художник может оскорбить

Ларс Айдингер, ведущий актер берлинского Schaubuehne, режиссер и композитор, приехал в Москву – представить на открытии Московского еврейского кинофестиваля фильм Криса Крауса «Вчерашний расцвет» и поучаствовать в пресс-конференции, посвященной окончанию работы над фильмом Алексея Учителя «Матильда», где немецкий артист сыграл Николая Второго.

– Да. Но я бы не решился все-таки выносить на этот счет какое-то суждение. Даже тот факт, что для Николая Второго оказалось слишком сложным править такой страной, говорит о том, как все непросто. Я немец и поэтому не имею возможности анализировать эту страну, для меня это сложно. Но мне кажется, что такие пьесы, как «Тартюф», можно использовать для того, чтобы понимать определенные системы и их механизм работы. В «Тартюфе» система – это семья, в которой царит коррупция. И кто-то вливается в эту систему и сталкивает общество с правдой. В текст того спектакля мы очень осознанно включили цитаты из Ветхого Завета. Потому что в Ветхом Завете Бог – это не Спаситель, не Иисус. Ветхозаветный Бог – Бог карающий. Он может уничтожить человечество абсолютно иррационально – не для того, чтобы чего-то достичь, а чтобы наказать. И если Россия, точнее, журналисты России увидели в этом свое общество... наверное, это говорит о многом.

– Да, я думал об этом. Кстати, при дворе ведь было очень много людей, говоривших на других языках. Французский – язык, который был тогда современным. Николай был очень образован, прекрасно говорил на английском, например. Но в фильме мы этого не показываем. Мне было бы проще говорить на немецком, французском, английском. А вот с русским языком у меня нет никаких отношений. Я вырос в Западном Берлине и не учил русский в школе, в отличие от Луизы Вольфрам, которая сыграла императрицу. Она из ГДР. Я уже ответил на вопрос или еще нет?

– У меня не было ощущения, что есть какая-то существенная разница. На то, как мы играем, на нашу манеру игры очень сильное влияние оказала русская театральная школа. Во время обучения в театральном институте мы интенсивно изучаем русскую литературу, русскую драму. Но у меня есть ощущение, что немцы очень передовые во всем, что касается театра. Они чувствуют, что произойдет в будущем, у них такое видение, такое ощущение театра. В Великобритании, Франции и, наверное, России есть ощущение замкнутости в театральной традиции, в почитании автора и почитании истории искусств вообще и истории театра в частности. Но мне было очень приятно работать с русскими коллегами. Они мне очень помогали. Я учил с ними тексты. У меня было много съемочных дней с Григорием Добрыгиным, с Ингеборгой Дапкунайте. Она, правда, не совсем из России (улыбается). Но все равно – российская актриса. И было ощущение, что мы взаимно рады встречаться и иметь дело друг с другом.

– «Идиота» Достоевского. Наверное.

– Мне это и было бы интересно. Хотя я видел однажды «Идиота» Франка Касторфа в Volksbuehne, и это было лучшее, что я видел в театре. Но там он был не святым, кстати.

– Мне кажется, можно почувствовать, что в своей эстетике Учитель ориентируется на таких крупных режиссеров, как Годар или Феллини. Сейчас очень редко люди решаются делать большое кино и верят в силу изображения в кино. В Германии есть очень много авторского кино, его темы актуальны и важны, но с эстетической точки зрения их необязательно показывать в кино. В изобразительном языке Алексея и Юрия (режиссера Учителя и оператора Клименко. – «Ведомости») есть определенная патетика, можно даже сказать, пафос, которые я разделяю. Вообще, мне кажется, что этот пафос, если он у тебя есть, делает тебя уязвимым. Ведь всегда есть опасность, что люди будут над ним смеяться.

– Нужно знать, что история, которая рассказывается в фильме, тесно связана с биографией режиссера Криса Крауса. Так что во многом я ориентировался на его личность. Но все равно своих персонажей я стараюсь находить сам. Нам было важно показать Тото мизантропичным холерическим импотентным мужчиной. И этот образ мне нужно было создавать самому. И да, вы абсолютно правы в том, что поставить такого персонажа в центр фильма – необычно. Ведь главный персонаж – это тот, с кем себя может идентифицировать публика. Очень сложно признаваться самому себе в том, что у тебя есть что-то общее с таким персонажем. Для меня это тоже было сложно.

– Художник, конечно, может кого-то оскорбить. Конечно. Например, в Германии часто бывают сложные взаимоотношения с темой Второй мировой войны и фашизма. Мне кажется, что, если ты показываешь поверхностную пародию на Гитлера, ты оскорбляешь и жертвы холокоста. Нужно очень аккуратно с этим обращаться, потому что, будучи артистом, художником, ты не хочешь оскорблять людей. Ты хочешь их соблазнить, сделать так, чтобы они ощутили идентификацию с персонажем. Искусство – это зеркало, в котором ты себя должен узнать. Но если я провоцирую зрителя, он не смотрит больше в зеркало, он смотрит на картину. Что касается истории с «Матильдой», то, если честно, я не очень много разговаривал с моими коллегами об этом. В Германии люди не особенно знают об этом конфликте. Это люди из России писали мне: «Ты знаешь, что в России происходит, что о тебе говорят?!» Конечно, люди в Германии, которые меня знают, мои коллеги никак не смогут понять, почему меня упрекают в том, что я – порноактер. В Германии у меня скорее репутация человека, который занимается артхаусным кино, а не снимается в ТВ-фильмах и блокбастерах. И уж, конечно, не в порнографии. Этот упрек основывается на моей роли в фильме Питера Гринуэя («Гольциус и Пеликанья компания», 2012 г. – «Ведомости»), где я снимаюсь голым. Но если следовать этой логике, то выходит, что Гринуэй – порнорежиссер. А этого не сможет сказать никто, кто знаком с историей кино и историей искусства.