Фестиваль NET закончил гастрольную программу гротескным "Тартюфом" Михаэля Тальхаймера

Первое впечатление: действие этого «Тартюфа» происходит в аду. Возможно, в том его круге, который предназначен для ханжей и лжецов. Круг - буквальный - вписан художником Олафом Альтманном в черную раму, фронтально закрывающую всю авансцену, так что картина, которую видит зритель, - плоская, лишенная глубины. Внутри круга вырезан квадрат, сплошь окованный тускло поблескивающей медью, придающей декорации сходство с окладом старой иконы. Этот квадратный оклад с намертво прибитым креслом и распятием над ним и есть игровое пространство. Вскоре после начала спектакля оно накренится, потом провернется на 45, 90, 180 градусов, а к финалу закрутит персонажей Мольера как в центрифуге.

В аду не то чтобы весело, но здесь ломают комедию - не столько мольеровскую, сколько комедию дель арте, переходящую в нарочитый, с грубыми физиологизмами трагифарс. Персонажи с набеленными лицами, в карнавальных костюмах корчатся и гримасничают, двигаются как марионетки или - эту аналогию публика сегодня считывает быстрее - как зомби. В любом случае Тартюф (Ларс Айдингер) выглядит в этом инфернальном дурдоме нормальнее прочих. С длинными засаленными волосами и по-змеиному гибким голым торсом, густо татуированным письменами, он является перед нами под построковый гитарный гул и, пытаясь перекрыть вибрирующую стену звука, обрушивает в зал ветхозаветные проклятия. В отличие от мольеровской пьесы в спектакле Тальхаймера нет ничего антиклерикального. Тартюф тут не святоша и лицемер, а мессия. Заврались, запутались, деградировали все остальные (кроме разве что служанки Дорины), Тартюф же ведет игру открыто и называет вещи своими именами.

Ему нет смысла юлить, потому что он вполне осознает свою силу и власть, в том числе - или прежде всего - сексуальную. Эта фигура восходит, конечно, не к мольеровскому Тартюфу. В персонаже Ларса Айдингера гораздо больше сходства, например, с героем «Теоремы» Пазолини, который появлялся в буржуазном семействе, последовательно соблазнял дочь, мать, сына, отца и уходил, оставляя от благополучной жизни руины. Как происходит и в финале тальхаймеровского спектакля, где Тартюф безнаказанно исчезает, а не отправляется в тюрьму, как у Мольера. Только в отличие от фильма Пазолини гротескный мир Тальхаймера напрочь лишен жизнеподобия и не смущает зрителя возможностью отождествления.

Хотя как знать: это берлинская публика может воспринимать подобный паноптикум отстраненно, как пугающую, но все-таки метафору. А у нас отношения с антимиром гораздо интимнее, и поставленная с ног на голову реальность нам уже давно как родная. И явившийся к семейству Оргона судебный пристав, трясущийся в предвкушении описи отчуждаемой собственности, для нас не то чтобы полнейший шарж. И покрытый татуировками Тартюф - уголовный мессия - вполне соответствует здешним апокалиптическим ожиданиям. Он, кажется, просто пришел удостовериться, остался ли еще кто-то, достойный если не спасения, то хотя бы сожаления.

Нет.

Господь, жги.