Тимоти Поттс: «99% того, что мы предлагаем, бесплатно»

У Тимоти Поттса очень интересная работа: ежегодно он обязан тратить не меньше $300 млн. Тратить на закупку произведений искусства для лос-анджелесского музея имени Жана Пол Гетти, научную и выставочную деятельность. Такова была воля нефтяного магната и коллекционера Гетти, богатейшего человека своего времени. Гетти скончался в 1976 г. и завещал большую часть своего состояния, а также недвижимость и коллекцию искусства именному благотворительному фонду J. Paul Getty Trust, который должен был финансировать новый музей, также названный именем мецената. J. Paul Getty Museum открылся в 1976 г., в 1997 г. для разросшейся коллекции был построен новый комплекс – Getty Center (его строительство обошлось в $1,3 млрд, см. врез), а в 2012 г. директором музея стал австралиец Тимоти Поттс, специалист по античному искусству, возглавлявший до этого музеи в Англии и США.

– Приобретение новых работ. По ценам, которые нас устраивают, и того качества, которое соответствует уже существующей нашей коллекции. То есть новые работы, которые пополняют музей, должны быть на том же уровне, а таких работ все меньше и меньше. В последние годы нам удалось приобрести очень важный автопортрет Рембрандта, «Весну» Эдуарда Мане, «Данаю» Орацио Джентилески. А сейчас мы пытаемся купить в Великобритании важную работу Пармиджанино, но ее вывоз пока приостановлен местными властями. Они решили предоставить право купить картину британским организациям: если они смогут предложить требуемую сумму, то она останется в Великобритании, если нет, контракт заключим мы.

Это очень дорогие работы. Даже для нас, организации с солидным эндаументом, некоторые работы оказываются слишком дорогими, и мы отказываемся от их покупки, так как считаем, что не вправе тратить такую большую сумму на одну вещь. А крупнейшие приобретения совершаются теперь не музеями – как было еще 20–30 лет назад, – а очень богатыми частными коллекционерами.

– Мы хотели бы получать серьезные дары от коллекционеров. Это может быть чистое дарение, может быть комбинация: частично дарение, частично продажа. И мы дали это понять крупнейшим коллекционерам. Это может быть очень хорошим решением. Ведь мы молодой музей, без длинной истории получения серьезных даров от коллекционеров (за исключением коллекции самого г-на Гетти). В наших стенах нет такого, что каждая галерея носит имя серьезного дарителя; у нас не такая большая коллекция, как в музее Metropolitan (хотя тоже высококачественная), и нет риска, что подаренные работы не получат должного внимания. Думаю, что для первых дарителей должно быть очень престижно, что собранные ими работы окажутся частью коллекции Getty. А мы сможем отметить их щедрость подобающим образом.

– Да, это часть работы. Не могу сказать, что [какая-то сделка] близка, но разговоры мы ведем. Количество коллекционеров подобного масштаба невелико, и мы их знаем. А они знают о нашем интересе. Такие решения не принимаются быстро.

– Больше, потому что мы обязаны ежегодно тратить без малого 5% нашего эндаумента, который на 31 декабря 2015 г. составлял $6,3 млрд. Копить, а не тратить не получится: правила траста устанавливают, что ежегодно на уставные цели должно расходоваться не менее установленной доли – тех самых без малого 5% эндаумента. Эти деньги идут не только музею Getty, но всему Getty Center – помимо приобретения новых работ из этих денег финансируются программа консервации работ искусства, выставочная деятельность, Getty Research Institute и Getty Conservation Institute, которые имеют собственных директоров. Getty Conservation Institute ведет научную деятельность по сохранению предметов искусства; наша лаборатория консервации ведет практическую деятельность, а Getty Research Institute – научную, там по большей части работают ученые, которые изучают новые материалы и разрабатывают новые способы сохранения предметов искусства.

– Нет, размер ежегодных бюджетов более-менее равный, но, если возникает нужда в дополнительном финансировании, каждый случай обсуждается отдельно. Покупки до $1 млн я могу совершать самостоятельно по согласованию с президентом траста, сверх этой суммы вопрос выносится на обсуждение финансового комитета и трасти.

Замок в горах

– Когда я пришел, у нас уже была очень хорошая посещаемость, но все последние четыре года она растет. Сейчас к нам приезжает приблизительно 2,1 млн человек в год. Это суммарная посещаемость двух наших площадок: Getty Center (1,6 млн чел.) и Getty Villa (около 0,5 млн чел.). Наш музей является одной из главных достопримечательностей для туристов, приезжающих в Лос-Анджелес. Если турист собирается посетить только один музей в Лоc-Анджелесе, в большинстве случаев это будет именно Getty.

[Сейчас] я полностью меняю экспозицию Getty Villa. Исторически там была собрана вся коллекция г-на Гетти. Когда вилла была вновь открыта после реконструкции в 2006 г., там осталось только античное искусство, но оно было сгруппировано по тематическому принципу: Дионис и театр, женщины и дети, герои и правители... Проблема в такой компоновке заключалась в том, что в экспозициях объединялись предметы искусства самых разных периодов – с 3000 г. до н. э. до 580 г. н. э. Таким образом, исторический аспект утрачивался, а мы все-таки музей истории искусства. Я за то, чтобы фокус был на истории. В январе мы начнем переоформление экспозиции. Мы не хотим закрывать музей целиком, а будем переоформлять галерею за галереей. Это должно занять у нас около 14 месяцев. После чего экспозиция будет организована в хронологическом порядке: с бронзового века до эллинистического и римского периодов. На первом этаже будет греческое искусство, выше – римское (римского искусства у нас больше всего). Проходя по залам, вы сможете понять эволюцию искусства. (И в Getty Center экспозиция у нас тоже построена по хронологическому принципу – и это единственный способ воспринять историю искусства.) Это будет дорогой процесс, поскольку каждый объект придется перемещать (за исключением статуи Геркулеса, для которой г-ном Гетти было построено специальное пространство, – ее мы оставим на своем месте). Пользуясь этой возможностью, мы также заменим освещение в музее на самое современное.

– Это самоограничение. Г-н Гетти коллекционировал искусство по XVIII в. включительно (за несколькими исключениями). После кончины г-на Гетти трасти Getty Trust в начале 1980-х гг. решили расширить временной охват коллекции на 100 лет – до конца XIX в.

Сейчас, конечно, у нас ведутся дискуссии, не расширить ли нам коллекцию и на XX в. И я бы такое решение поддержал. Но это должно быть стратегическое решение. Потому что сейчас XX век – самый дорогой для коллекционирования, это относится и к живописи, и к скульптуре, и все меньше работ предлагается к продаже. А для нас неправильно иметь коллекцию искусства XX в., которая будет уступать нашей коллекции искусства XVII–XIX вв. Если мы будем это делать, то должны делать это хорошо; соответственно, сначала нужно выработать стратегию – как это делать хорошо. Пока никакого решения не принято.

– Когда я оказался здесь и впервые об этом услышал, то тоже спросил: а в чем выражается «элитарность»? Да, к нам надо приехать, но дорога не тяжелая. Некоторые говорят: «элитарный» – потому что нужно платить за парковку. Но в большинстве мест, куда вы приезжаете, надо платить за парковку. Если это единственный экономический барьер, чтобы посетить нас, то он очень невысок. Потому что почти все остальное, за что вам обычно приходится платить, у нас бесплатное: посещение постоянных экспозиций музея и временных выставок, посещение лекций и практикумов... Иногда мы берем плату за участие в практикумах, но это чтобы покрыть стоимость материалов, которые там используются. Но 99% того, что мы предлагаем, бесплатно.

Думаю, это восприятие возникло после того, как строительство [Getty Center] было закончено, ведь мы находимся на холмах над городом и выглядим как замок в горах или дворец Тиберия на Капри. Но если вы спросите у людей, которые выходят из нашего музея, почувствовали ли они его «элитарным», ответ будет отрицательным.

– Задача любого музея – просвещать и развлекать. Иными способами, чем книга, – именно поэтому люди приходят в музеи, а не ограничиваются чтением каталогов. Но в широком смысле наша главная задача – образование. У нас очень обширная школьная программа: мы оплачиваем автобусы, которые привозят к нам учащихся из самых бедных школ, мы организуем для них экскурсии; снабжаем материалами учителей.

У нас много местных туристов – из Лос-Анджелеса и Южной Калифорнии. Местным посетителям нужно каждый раз предлагать что-то новое, и мы добиваемся этого, организуя временные выставки. Это то, на чем я сильно концентрируюсь, увеличивая количество и качество выставок и расширяя их тематику. В середине ноября у нас закрылась выставка художников Лондонской школы XX в., на которой в том числе выставлялись материалы и XXI в. Мы впервые в истории музея организовали выставку произведений искусства этого периода, поскольку, повторюсь, наша собственная коллекция заканчивается XIX в. (за исключением фотографии, которая включает в себя и современные работы). Предыдущие выставки, которые мы организовывали, служили своего рода дополнением к нашей основной коллекции – расширяли или углубляли представление о предмете. Но я полагаю, что на выставках надо давать людям увидеть и то искусство, что они не могут увидеть в нашей постоянной экспозиции. Эта выставка была очень хорошо принята.

Дело еще и в том, что Лос-Анджелес – это очень молодой город, у него нет давней истории, его общество обращено в будущее: людей интересует, что происходит сейчас и что будет происходить в будущем. Думаю, для нас такие выставки – хороший способ показать [местным] жителям ту культуру, которая не является частью их повседневной жизни.

Мы также организуем научные симпозиумы и конференции, лекции и дискуссии для широкой публики... Мы рассказываем об истории искусства, европейского искусства и о том, как оно трансформировалось в [Северной] Америке. Дополнительное значение для нас имеет тот факт, что уже чуть больше 50% населения Лос-Анджелеса составляют испаноязычные жители – соответственно, нам нужно исследовать и рассказывать, как европейская культура взаимодействовала с культурой Латинской Америки. Осознавая это, в будущем году мы осуществим очень крупный проект под названием Pacific Standard Time: LA/LA (Лос-Анджелес/Латинская Америка). Это будет уже второй проект Pacific Standard Time, первый был 4,5 года назад. Темой первого проекта было искусство Лос-Анджелеса 1945–1980 гг., включая исследовательскую работу – анализ архивов художников и покупку некоторых из них. Тот проект финансировал Getty, но делали мы его не в одиночку: в нем участвовало около 60 музеев и галерей со всей Южной Калифорнии, от Сан-Диего до Санта-Барбары. Это был огромный успех.

Новый проект Pacific Standard Time: LA/LA посвящен взаимоотношениям латиноамериканского и лос-анджелесского искусства – начиная с доколумбовой эпохи. Мы, например, организуем выставку, посвященную золоту и украшениям в доколумбовой Америке. А также выставку, посвященную аргентинской фотографии – с XIX в. по сегодняшний день. Всего в Лос-Анджелесе и его окрестностях в рамках этого проекта пройдет около 60–70 выставок, на их финансирование мы потратим $8–10 млн.

– Да, мы совместно владеем этой коллекцией и храним ее у себя, поскольку у нас есть для этого площади.

Я могу сказать, что у нас очень хорошие отношения с нашими соседями – с LACMA, c музеем Norton Simon. С Norton Simon мы совместно владеем двумя картинами, Кацусики Хокусая и Эдгара Дега. С LACMA мы регулярно обмениваемся работами: они предоставляют нам свои, мы им – свои. И мы не конкуренты. Выставка Роберта Мэпплторпа – единственное исключение, когда мы сделали совместную выставку [с местным музеем]. Обычно в организации выставок мы сотрудничаем с музеями из других городов.

Самый глобальный музей

– Да. И мы уже это делаем – через выставки и программы сохранения предметов искусства. Выставки у нас обычно организуются с участием Metropolitan, Louvre, British Museum и других крупнейших музеев мира. Мы осуществляем работы по консервации предметов искусства в Китае, в Египте, в Индии завершили подобный проект. Думаю, что мы уже самый глобальный музей в мире.

– Конечно. Больше иностранных туристов – это отражение работы, которую мы делаем: чем лучше мы ее будем делать, тем больше людей со всего мира услышат о ней и захотят ее увидеть.

Но, с другой стороны, мы не можем увеличивать число посетителей Getty до бесконечности. У нас не такой огромный музей, как Эрмитаж, и мы не можем позволить, чтобы наши залы были переполнены – это испортит впечатление. Не могу сказать, что мы уже столкнулись с этой проблемой – разве что в отдельные дни и в отдельных залах, например в галерее импрессионистов, где мы выставляем Мане. К нам приходит 2,1 млн посетителей в год, но 3 млн человек мы бы видеть не хотели, разумным числом представляется 2,1–2,5 млн человек в год.

– У нас особый учет сотрудников. Работники, которые отвечают в музее за безопасность, торговлю и прочие услуги, относятся к Getty Trust. Чисто музейных работников у нас 206, но если считать всех вместе, то это 709 человек.

– Мы ведем большое количество исследований. Но еще больше должно быть сделано. Число кураторов – постоянных сотрудников – у нас, я думаю, достаточное. Если и думать о расширении числа специалистов, то это могут быть молодые исследователи, которым остается лет пять до написания диссертации. Эти молодые специалисты, полные энергии и энтузиазма, могли бы присоединяться к музею на проектной основе – на три-четыре года, – чтобы завершить свои исследования и подготовить диссертацию. Это было бы очень хорошо для их дальнейшей карьеры – подготовить выставку или публикацию в такой солидной организации, как Getty, – и заразило бы энергией всех наших сотрудников.

– Нет. Это была комплексная и окончательная застройка. Расширяться нам некуда – вокруг скалы (смеется). И архитектурное решение – законченное. У нас есть [свободные] площади, но строить на них нельзя.

Естественно, мы обсуждаем, как мы будем развиваться в следующие 30–50 лет. Очевидно, что нам понадобится хранилище [для произведений искусства], но оно будет в другом месте. Нам также нужно будет больше выставочных площадей, и это вопрос – сможем ли мы организовать их здесь, в Getty Center, или нам понадобится третья площадка. Не думаю, что решение будет принято при мне, но трасти уже начинают об этом думать.

Цифровой мир

– Здесь есть несколько аспектов. Самое очевидное – это технологии, которые облегчают получение музейных материалов: изображений, описаний, материалов исследований. Теперь на веб-сайтах музеев вы можете найти изображение работ, которые даже не выставлены в основных экспозициях. Это радикально расширяет возможности для тех, кто интересуется предметом, для людей, которые не имеют возможности посетить конкретный музей. В этом направлении технологии продолжат развиваться, и у людей появятся еще более широкие и восхитительные возможности знакомства с экспонатами музеев – видео, трехмерные изображения скульптур и проч.

Более серьезный вызов – понять, что люди могут получить [от музеев] через [смартфоны и планшеты], ведь для 90% людей до 40 лет доступ в цифровой мир лежит в руке, а не стоит на столе, как у меня в офисе: они воспринимают информацию не с экрана компьютера, но с экрана смартфона. Плюс социальные сети. Мы стараемся идти в ногу, но технологии развиваются очень быстро – приложение, которое было «горячим» еще вчера, сегодня утрачивает популярность, ему на смену приходит новое и т. д.

Плюс необходимо думать о том, какая технология послужит лучшим дополнением к настоящему посещению музея – ведь мы не хотим, чтобы число посещений снижалось и замещалось виртуальными турами. Думать о том, какого рода дополнительный опыт могут получить посетители – не только чистую информацию. Это могут быть элементы игры, или соревновательные элементы, или что-то объединяющее для группы друзей. А не просто информация, которую человек получает с экрана девайса, как раньше он получал из книги. Я не думаю, что мы лидеры [в этом процессе]. Но, с другой стороны, я и не знаю тут лидеров. Мы все сидим и ждем, что нам предложат технологические компании. Чтобы затем спросить себя, что из этого мы можем использовать, чтобы выполнить нашу миссию: образовывать, объединять, побуждать людей.

– [Kimbell Art Museum] – это была одна из лучших работ в моей жизни! И я провел там почти 10 лет. Помню, когда я проходил собеседование [на должность директора Kimbell Art Museum] – тогда я был директором National Gallery of Victoria в Мельбурне, – я сказал им, что мне понадобится пять лет, чтобы понять музей и начать приносить ему осязаемую пользу, но после 10 лет неизбежно придется задать вопрос: по-прежнему ли ты можешь приносить пользу организации или ей требуется свежая кровь? И я думаю, что 10 лет [на одном месте] – это правильный срок, чтобы двинуться дальше.

У Fitzwilliam тоже отличная коллекция. Не такая богатая, как у Kimbell, но такая вообще мало у кого есть – у Getty есть, но еще мало у кого. Fitzwilliam – это музей Кембриджского университета, так что я не только руководил музеем, но еще и преподавал. Это были пять прекрасных лет. Я планировал оставаться в Кембридже и дальше, но [возглавить музей Getty] – это была исключительная возможность. Потому что, как я уже сказал, это самый глобальный музей в мире: мы не просто занимаемся обменом с музеями других стран – мы работаем в других странах, ведем проекты «в полях».

– Есть другие музеи, директора которых получают больше. Но, признаюсь, я не смотрю на их зарплаты.

– Музейная – да. Если я решу заниматься чем-то дальше, это будет не работа в музее – я руковожу музеями уже 23 года и после Getty вряд ли можно найти [новую мотивацию]. Так что если я решу заниматься чем-то иным – о чем я пока не думаю, – то это будет работа, на которой у меня будет больше времени на написание книг и чтение лекций.

Лос-Анджелес