Кирилл Серебренников выпустил «Барокко»
Это второй спектакль режиссера на сцене «Гоголь-центра», сделанный за время домашнего ареста
Представим человека, запертого в квартире. Он выходит на прогулку раз в день на два часа, в строго отведенное время. Но у него есть книги, музыка, фильмы. Они помогают проникнуть в зазор между реальностью и фантазией – в буклете спектакля Кирилл Серебренников называет его «третьим местом». Там много красивых и страшных знакомых картин. На площади в Праге поджигает себя 20-летний чешский студент Ян Палах, протестуя против советской оккупации. На парижских баррикадах 1968 г. молодежь выкрикивает лозунги «Будьте реалистами, требуйте невозможного!», «Искусство сдохло, не жрите его труп!». Радикальная феминистка Валери Соланас стреляет в Энди Уорхола. Над пыльным тротуаром танцует целлофановый пакет из фильма «Красота по-американски». Тарковский снимает «Ностальгию» и «Жертвоприношение», Антониони – «Забриски пойнт», Дэвид Линч – «Шоссе в никуда». Все происходит здесь и сейчас.
Спектакль длится два часа, как прогулка домашнего арестанта. Он должен помочь зрителю хоть ненадолго освободиться, выскользнуть из западни обыденности, плена новостей, ловушек социальных сетей. И вслед за режиссером попасть в «третье место» – но уже не абстрактное, а вполне конкретное. В концепции американского социолога Рэя Ольденбурга первым местом считается дом, вторым – работа, а третьим – общественное пространство, выполняющее важные социальные, экономические, политические функции. Таков, очевидно, театр, каким его видит и делает Серебренников. И куда ему сейчас путь закрыт. Поэтому он следует совету, который получал герой фильма Джима Джармуша «Пределы контроля». «Используй воображение».
Неправильная жемчужина
Спектакль снабжен подробнейшим буклетом, который со всех сторон объясняет контекст символически изображаемых на сцене событий. Здесь есть статьи о связи барокко с современным искусством (Сергей Хачатуров), о барочной музыке (Даниил Орлов), о революциях 1968 г. (Александр Рубцов), о людях, сжигавших себя в знак протеста в оккупированной Чехословакии (Петр Вайль).
В этих текстах постоянно упоминается этимология слова, происходящего от португальского perola barocca – «жемчужина неправильной формы». Неправильность, вывих – первая отправная точка Серебренникова. Вторая – болезненная страстность, аффект, без которых невозможно представить музыку барокко. Аффект и вывих логично соединятся в жесте протеста, в фигуре человека-факела, выходящего на площадь и поджигающего себя. Подзаголовок-хэштег спектакля «Барокко» – #играсогнем.
Хиты и знаки
Структурно «Барокко» – 10 эпизодов-этюдов, озвученных самыми популярными барочными ариями, дуэтами, трио, хорами и мадригалами в исполнении живого ансамбля, артистов «Гоголь-центра» и приглашенных певцов (например, Фурию, она же Валери Соланас, изображает солистка Пермской оперы Надежда Павлова). Акустика «Гоголь-центра» вынуждает петь в микрофоны, но театральную публику качество звука вряд ли серьезно смутит. Важнее азарт и аффект, переходы от патетики к иронии – больше всего аплодисментов срывает комический выход Никиты Кукушкина с «Пассакалией о жизни» Стефано Ланди («а может, и не Ланди», – комментирует не вполне доказанное авторство артист). Бодрая песня о том, что мы все умрем, исполняется на нескольких языках, от итальянского до украинского, а Кукушкин вдохновенно куролесит по всему залу, показывая площадные фокусы и приставая к зрителям.
Действующие лица «Барокко» – скорее аллегории, чем персонажи (Художник, Старухи, Певичка, Фурия и т. д.). Но аллегории-матрешки, в которые вставлены реальные исторические лица и сюжеты, успевшие стать знаковыми за последние полвека. «Барокко» предъявляет их как знаки (революции, жертвенности, власти и подчинения), но возвращает этим знакам аффект, страсть, актуальность. Такова, по крайней мере, задача, так можно ее прочитать.
Дверь и ключ
И снова вообразим человека, запертого в квартире. У него есть музыка, книги, фильмы. Он переслушивает, перечитывает, пересматривает давно знакомые вещи, арестованные вместе с ним. Привычные образы обступают его, говорят наперебой, становятся наваждением. Убегает во тьму разделительная полоса страшного линчевского шоссе, в рапиде повторяется финальный взрыв из «Забриски пойнт», студент и студентка стоят на парижских баррикадах, Энди Уорхол ест банан с обложки The Velvet Underground, Валери Соланас пишет, что мужчина всего лишь ходячее дилдо, а Жиль Делез – что не галлюцинация симулирует реальность, а сама реальность галлюцинаторна (эта фраза, описывающая мироощущение героев барокко, кажется запертому человеку ключом). Но зрители, пришедшие в театр снаружи, с холодной зимней улицы, оказываются застигнуты врасплох не столько музыкой и образами (конечно, давно знакомыми), сколько ощущением, что тоже прошли сквозь запертую дверь. На ней написано: «Огонь, иди со мной». Или номер квартиры, но это уже не важно.
