В Израиле станцевали «Венесуэлу»

Хореограф Охад Наарин думал об этом спектакле 60 лет (как уверяют израильские журналисты). Сейчас ему 65. Как всегда у Наарина: он не хочет нам помочь и что-либо объяснять, он хочет только, чтобы мы были открыты к контакту с танцем – с его энергией, его яростью, его мрачной тоской, мыслями о смерти и вместе с тем открытой сексуальностью.

Медленно, медленно сбитые в плотную группу танцоры в черном уходят, раскачиваясь, от нас в глубину сцены под грегорианский хорал, будто похоронная процессия. И вдруг двое последних останавливаются в напряженно-изогнутых позах аргентинского танго, будто в стоп-кадре. И тут же группа рассыпается на пары, а замедленное движение переключается почти на истерическую торопливость, будто на быстрой перемотке включили видео из бального зала: совершенно неожиданный для Наарина рисунок аргентинского танго с вывернутыми руками и откляченными задами выглядит диковато-гротескным. Меж тем тягучие и торжественные грегорианские хоралы продолжаются – Наарин как будто испытывает танец несовпадением с музыкой, тем, что он идет демонстративно поперек, в споре и борьбе с ней.

«Венесуэла» состоит из двух сорокаминутных частей, которые танцуют две части труппы, причем вторая часть почти полностью повторяет первую по хореографии, но с другой музыкой, другой энергией, другими деталями. И все время ловишь себя на том, что сравниваешь: в первой части было не так. Пластическая тема развивается по спирали, как бывает в музыке, набирая энергию, обогащаясь деталями. Первая часть положена на хоралы, но чем дальше, тем слышнее, что вторым планом нарастает тревожное гудение, которое к концу части доходит до грохота, заглушая все так, что хочется заорать. И одна из танцовщиц действительно орет. Стоп. На этом музыка обрывается. И начинается вторая часть – группа других танцоров, медленно раскачиваясь, уходит от нас в глубину сцены.

Во второй части музыка энергичнее, ритмичнее, но это не отменяет мрачного бешенства танца в черном. Наарин сам составлял и монтировал саундтрек для спектакля (когда он это делает, то называет себя в программе Максим Варатт), не разделяя музыку на высокую и низкую. И она много говорит о настроении спектакля – между гневом и мрачным отчаянием, между религиозным ритуалом и уличной дракой. Один из танцоров медленно идет по авансцене с микрофоном. Мы ждем. Он тянет, садится на корточки перед публикой и смотрит на нее. Танцоры ждут, как ждет дворовая компания, когда же выскажется главный. А он молчит, мотая нервы. И тут, приобняв приятеля, танцор разражается злым рэпом, микрофон перехватывает другой парень, потом девчонка, включаются все хором. Это вопль Dead Wrong знаменитого черного американского рэпера 1990-х The Notorious B.I.G. незадолго до того, как его убили: «The weak or the strong / Who got it going on? / You’re dead wrong».

Наарин любит строить тесные группы, комки из тел, движущиеся как единое многорукое, многоногое тело. Танцоры прилипают друг к другу, стекают друг по другу, образуя кишащий клубок. И тут же рассыпаются по всей сцене в хаос, где каждый отдельно – скачет, корчится, бьется в судорогах, делает что-то свое, будто не видя других.

Вот сцена с женщинами-наездницами: мужчины медленно вышагивают по сцене на четвереньках, а женщины сидят верхом, длинные ноги тянутся за ними по земле, это похоже на движение каравана низкорослых ослов. Вот выходит вереница танцоров с белыми платками и в танце яростно хлещет ими по полу, как будто в драке, а потом белые платки покрывают, как саван, тело, лежащее на полу. Во второй части эта сцена повторяется, но танцоры держат перед собой платки, раскрашенные как флаги, и публика мгновенно реагирует на цвета палестинского – черно-бело-зеленый с красным уголком.

Журналисты потом волновались в статьях: это правда был флаг Палестины, нам не показалось? Но не важно, флаги ли это или белые платки: все так же неистово лупят ими по полу и таким же белым саваном покрывают они мертвое тело. В Венесуэле мы или в Израиле – все равно.

Тель-Авив