Израильский танец коснулся каждого зрителя

Здесь могут попросить подвинуться. Взять за руку. Оттеснить в центр. Прижать к стене. Сесть на голову, если не вынырнешь из-под нависающего над тобой в очередном немыслимом изгибе тела. Climax («Кульминация») израильского хореографа Ясмин Годдер поставлен не для театрального, а для выставочного пространства. На фестивале NET очень кстати пришлось недавно открывшееся на Страстном бульваре Новое пространство Театра наций. В нем, правда, не хватает окон – в студии Годдер в Яффо панорамное остекление, и спектакль, идущий около трех часов, начинается при дневном свете, а заканчивается на закате: синхронизация танца с природным ритмом наверняка очень важна. Но в Москве зимой все равно слишком ранние сумерки. Возможно, поэтому Climax, очень зависимый от условий, публики, любого контекста, кажется здесь мрачнее, тревожнее, исступленней.

Иногда они похожи на животных. Сбившись в стаю-круг, широко ощерившись и шипя, шестеро танцовщиков – трое мужчин, три женщины – словно готовы защищаться от зрителей, стоящих или сидящих на полу по периметру зала. А в следующий момент могут взять кого-то за руку и включить в свой круг. Потом оставить в недоумении (меня бросили?) и метнуться в другой конец зала, к другому зрителю. Замереть перед ним, скалясь как дикая кошка и глядя прямо в глаза на расстоянии локтя. Ты можешь выдержать взгляд или отойти. Нет, отойти не можешь. Физическое присутствие танцовщиков настолько интенсивно, что обладает эффектом почти гипноза. Этот спектакль некомфортен, но страшно заразителен. Ты можешь выйти из него в любой момент, но остаешься на почти невозможные для танцевального спектакля три часа. Эти гибкие, тонкие, сильные тела властно управляют толпой из нескольких десятков зрителей, протискиваясь сквозь них, направляя по залу, уводя из него в коридор и подсобные помещения, возвращаясь, создавая точки напряжения одновременно в нескольких местах.

Их танцевальная лексика изощренна и непредсказуема. Но дело не в технике, а в отваге и доверии – всю первую половину спектакля они балансируют между ситуациями агрессии и беззащитности. Однажды они согнали нас в центр зала (мы были как в метро в час пик) и расхаживали вокруг сторожевыми собаками (нет, мы были кем-то, кого окружили, ограничили – или сплотили в опасной ситуации). Потом, скуля, они стали ползать у нас под ногами, ища сочувствия. Совали друг другу пальцы в рот, как дуло пистолета. Тащили друг друга на спинах, как раненых. Вжимались в стены. Распластывались в агонии у нас под ногами. Писали красной краской Help Me на стеклянной запертой двери. Иногда совершенно неожиданно шутили. «А сейчас мы покажем вам кульминационную сцену из предыдущего спектакля Ясмин Годдер, это дуэт», – заявили двое танцовщиков и устремились в подсобку. Публика ломанулась за ними, но пока толпилась в дверях, танцовщики уже начали протискиваться обратно.

В Climax много социального, политического, переведенного на телесный уровень (тут, кажется, можно понять что-то важное про израильскую идентичность). Но едва ли не больше животного, инстинктивного, сексуального. Этот танец ты смотришь не глазами, ты смотришь его телом.

Погружаешься в него, создаешь вместе с танцовщиками и другими зрителями. Весь спектакль по залу ходила девушка с диктофоном или микрофоном – записывала шумы, звуки движения и дыхания. Возвращалась к микшерскому пульту и, похоже, включала только что записанное в саунд-дизайн, в котором спокойная фортепианная музыка пробивалась сквозь шумы и помехи.

В Climax не предусмотрены поклоны и аплодисменты. Во второй части действие постепенно затихает (за неимением закатного солнца на стену проецировался желтый круг от софита), пока в зале не остается сидеть на полу одинокая танцовщица, ожидая, когда последний зритель поймет, что все кончилось и пора уходить. В этом длящемся финале появляется совсем странное ощущение. «Post coitum omne animal triste», – говорили о нем римляне. Все звери грустят после этого.