На Каннском кинофестивале показали «Нелюбовь» Андрея Звягинцева и «Призраков Исмаэля» Арно Деплешена

Открытие Каннского кинофестиваля

Юбилейный Каннский кинофестиваль открылся внеконкурсным фильмом француза Арно Деплешена «Призраки Исмаэля» (Les fantômes dʼIsmaël), где форма карнавально уничтожена.

Деплешен намеренно расправляется с цельностью и связностью кинотекста. Каждый эпизод выглядит фрагментом еще какого-то фильма, будто его извлекли из матрешки и приклеили к другим в произвольном порядке. Матье Амальрик играет кинорежиссера, которого шатает от всех болезней от депрессии до паранойи. Сценарий его будущего шпионского фильма разыгран в первых эпизодах картины. История его собственной жизни и бессонницы рассказана полдюжиной разных способов. Двадцать лет назад его жена (Марион Котийяр) исчезла, и это мелодрама. Теперь она вернулась – и это трагедия, ну или трагикомедия. Между ними рассыпаны осколки разнообразных стилей и манер, как в «Улиссе» Джеймса Джойса, из которого взяты некоторые имена, а роли, в том числе гендерные, перепутаны: Блум – старичок-отец исчезнувшей дамы, Дедал – шпион из сценария. И если Котийяр отсутствовала, как Одиссей, то Амальрик ждал, как Пенелопа, и не дождался. В сущности, такая сумятица отнюдь не абсурдна и даже реалистична, если учесть, что повсеместно у людей правая рука не знает, чем занята левая, а координация головы и ног – редкий побочный эффект жизнедеятельности.

«Нелюбовь» Андрея Звягинцева, открывшая конкурсные показы, напротив – триумф формы. Ритм, заданный на титрах композицией Евгения Гальперина, сохраняется и в отсутствие музыки. Формальная строгость – краеугольное условие существования мира, показанного в «Нелюбви». Потому что фильм представляет собой точную и лаконичную формулу, блестяще доказанную Звягинцевым в границах триллера. Согласно ей, нет такой катастрофы, которая смогла бы потрясти и наполнить пустую душу, не способную к любви.

Двое в процессе семейной жизни уничтожили друг друга и наконец разводятся. Их 12-летний сын узнает, что никому не нужен, что лучше бы его не было, и исчезает так же необъяснимо и в никуда, как в «Возвращении» из ниоткуда объявлялся отец. Его станут искать, но найти можно только брошенные здания, холодный лес и собственную гниль. Родители Алеши пройдут через руины, больницы, морги, покричат и даже всплакнут, но скоро вернутся к обычному состоянию полуразложения. В их личном аду ничего не поменяется. Они так же начнут умерщвлять новые отношения с новыми людьми.

У фильмов Деплешена и Звягинцева есть кое-что общее. Это реальность, из которой хочется исчезнуть, испариться, неважно куда. Персонаж Марийон Котийяр как будто без повода исчезает из внешне благополучной жизни с мужем и отцом. Мальчик Алеша Слепцов исчезает без следа, и для него это хеппи-энд. Остальные обречены мучиться.

«Нелюбовь» – это не сцены неудачной супружеской жизни, это существование под властью победившей нежити, неважно, как она выглядит – как телевизионный Дмитрий Киселев или как родная бабушка.

Как в ранних фильмах Михаэля Ханеке, в «Нелюбви» сюжетообразующую роль играют телевизионные репортажи. И если у Ханеке они создавали объективную картину рушащегося в насилии и войнах мироздания, то у Звягинцева поток имперской пропаганды обнажает инструменты, с помощью которых проектируемый ад начинает казаться былью.

Важно, что у Звягинцева по-прежнему есть безотказные союзники – незамерзающая река, снег, солнечный свет, который входит в кадр, когда из него вышли спасатели и камера на пару мгновений оцепенела среди опушки. Этот свет и эта камера Михаила Кричмана помогали ему в «Елене», где птицы пели независимо от катастроф, которые устраивали люди. Природный мир «Нелюбви» так же не исчерпан, значим, полон. Он не отменяет формулы, которую решает Звягинцев, но делает ее лишь одной из версий бытия.

Подумаешь, бином Ньютона! – говорили у Булгакова и Тарковского, веривших в жертвоприношение, в искупление, в свет или по крайней мере в покой. «Нелюбовь» жутка в своей точности, но не исчерпывающа. Благодаря этому фильмы Звягинцева всегда просторнее, чем их тема. Выразительнее, чем Брейгель за окном и Босх вместо сердца. Шире, чем простая метафора холостого, пробуксовывающего темного сознания: бабенка в спортивном триколоре на тренажере – вылитая тройка-Русь, бегущая на месте. Звягинцеву, возможно, не бывать Гоголем, но в роли Ньютона он великолепен.