Премия «Букер» за лучший роман года неожиданно для многих досталась Петру Алешковскому

Алешковский попадал в шорт-лист премии за лучший роман уже трижды, нынешний раз – четвертый. Построение влекущего за собой сюжета, мощь дыхания, внимание к древней российской истории, современной провинциальной России и окраинам бывшей советской империи отличали и его предыдущие, зависшие над финишной чертой книги: «Жизнеописание Хорька», «Владимир Чигринцев», «Рыба». На счету Алешковского и два сборника о вымышленном Старгороде, а также умный и горький роман об одном из самых талантливых лузеров XVIII в. – поэте Василии Кирилловиче Тредиаковском.

Итак, к букеровскому шлагбауму приблизился автор с более чем внушительной литературной биографией, с особенной и мгновенно узнаваемой повествовательной статью, с любимцами в степной кибитке, которую наполнили русские неудачники, самородки, кудесники, праведницы, юродивые и пьяницы.

Получившая «Букера» «Крепость» стала новым свидетельством литературной зрелости Алешковского. В романе соединились две сюжетные линии: история ученого-археолога Мальцова, сражающегося за то, чтобы любимый Деревск не утратил лица под натиском чиновничьих денежных интересов, и судьба молодого монгольского воина из Мамаева войска, о котором Мальцов сочиняет книгу. О напастях военного похода XIV в., нравах, царивших в Орде, жизни военного лагеря Алешковский рассказывает так же зорко и достоверно, что и о современности.

Нет ничего проще, чем надергать из его плотной, иногда предельно эмоциональной, синтаксически усложненной прозы цитат, демонстрирующих ее стилистическую чрезмерность, барочность. (Ту же операцию с неменьшим успехом можно проделать и с прозой Толстого, тем более Достоевского.) Но барокко – это еще и язык оды, литературная форма восторга, если кто забыл. Алешковский действительно нередко пишет взахлеб, особенно о том, что по-настоящему любит, и список получается длинный: степи, горы, ароматы цветущих долин, охота, рвущиеся вперед кони, свист стрел, движения снега, сбор грибов, тайное свечение древнего пещерного храма, старинные вещи и, конечно, странные, неудобные для всех люди. Вынь из рассказа о них ликование – убьешь и весь этот разноцветный подвижный мир. Ну а любителям цитат вот еще одна, в которой описывается купание молодых жеребят, будущих историков, она многое объясняет об Алешковском-прозаике: «Парни купались голышом. Они врезались в воду табуном и плыли кто скорей по серебристой лунной дорожке сквозь страшные ночные травы и путающиеся в ногах кувшинки – русалочье одеяние. Преодолев тугую ночную воду, они победно скакали в высоком бурьяне противоположного берега, тоже мертвого, не заселенного, изъеденного войной, скакали на одной ноге, выливая попавшую в уши воду. Они протаптывали целые тропинки, носясь наперегонки, как жеребята, дорвавшиеся в ночном до воли, крапива стрекала по голым ляжкам, но им было плевать, тыкали друг в друга пальцами, хохоча над сморщенными от холодной воды пиписьками, похожими на лежалую неуродившуюся морковку, кричали дурными голосами, залихватски матерились, подначивая новичков прыгнуть бомбочкой в глубину омута у насосной станции, что считалось верхом геройства».

Итак, в нашу скудную литературную лавку забрел слон. У него морщинистая кожа, несоразмерный хвостик, от него несет зверем – разглядывать под лупой его морщины, указывать на недостаточную грациозность его фигуры и картинно зажимать нос, конечно, можно. Старательно не замечая главного: масштаб. Жизнь. Роман Алешковского «Крепость» – масштабный и живой. Не фальшивый, не сделанный, выдохнутый естественно и широко. О русской жизни и ее безвыходности. Мальцов, вопреки правилам идеального американского романа (и сериала), столь многим сегодня полюбившегося, проиграл свою жизнь, не одержал в финале даже моральной победы, и его закапывают поскорее, стыдливо, чтобы так же быстро забыть. Не проклятая жизнь – история размолола героя, издав только сочный чавк. Как размалывает и размелет любого. Петр Алешковский, по образованию историк, ощущает это как никто.