Новый роман Петра Алешковского «Крепость» – о красоте творения и культуры

Герой «Крепости», Иван Сергеевич Мальцов, вряд ли вызовет у читателя, листающего книги на гаджетах, мгновенную эмпатию. Потому что сам Мальцов вызывающе несовременен. Гаджеты порождают у него рвотный рефлекс, интернет он так и не освоил, зато любит свой старинный Деревск (списанный, кажется, с Торжка), маленькую крепость над рекой, каждую вещь, найденную в экспедиции, от берестяной грамоты до обложенной речным жемчугом кики, а еще свой дом в деревне и старенькую соседку «тетю Лену». Мальцов пишет труд о Золотой Орде, видит чудесные сны из жизни молодого монгольского воина и сам отважно сражается с местными чиновниками и воротилами, мечтающими превратить крепость и город в клюкву для туристов. Словом, Мальцов живет «со свечой», как выражается его жена Нина, которая бросает героя на первой же странице романа – кому такой нужен, с наукой, стариной, безденежьем и принципами! – и уходит к гораздо более оборотистому директору исторического музея-заповедника.

Утративший совесть современный мир и присягнувшие ему герои даны в романе с памфлетной прямолинейностью. Алчные чиновники и местные бизнесмены, построившие свое благополучие на откатах и взятках, прописаны превосходно, московская шишка Лисицына, например, с балетными ножками, тонкими шутками о лужковско-рублевском барокко и тяжелым взглядом чудо как хороша. И все-таки они неизменно примитивны, зато Мальцов – сложный, глубокий, живой. Как и «тетя Лена» с ее обретенной годами страданий тихой праведностью, даже алкоголик Сталек и беглый монах Николай – и те. Но мы не успеем приподнять бровь и поймать Алешковского за разящую десницу, потому что вместе с ним вдруг задохнемся от восторга перед тем, во что влюблен его герой и он сам.

Да вы сами смотрите! – словно бы кричит нам Алешковский. Слушайте, впитывайте, нюхайте этот мир, где ни гаджетов, ни откатов. Вот мчится по монгольской степи напуганный грозой табун: «Кони сбиваются в тесную лаву, дождь хлещет по их разгоряченным спинам, слегка охлаждая полыхающий в легких пожар <...> Сладкий запах пены и душный запах конского пота разливаются по степи, забивая резкий аромат чабреца и полыни и пьянящий холодок животворного воздуха, прочищенного раскаленными молниями». А вот, смена кадра, тыквы созрели на деревенском огороде: «яркие и упругие, пузатые, как барабаны погибшего войска». Вот косяк диких гусей с вожаком летит по ночному небу, гогочет и приносит на крыльях ледяной снег. И еще, полюбуйтесь, чудеса рукотворные: синяя сталь монгольского меча, закаленного в крови не отведавшего травы козленка; плинфа каменного христианского храма, засветившаяся розовым от упавшего на нее луча. Все культуры, религии, столетья пришли и оказались равно интересны и прекрасны. И все возможные упреки в прямолинейности разбиваются о проступающее сквозь эти описания волшебство, гаснут в сиянии этой так убедительно воспетой красоты.

Другого автора, который умел бы описывать уснувший военный лагерь в степи, забитую сугробами дорогу, глотающего воду коня с такой живой свежестью, у нас, кажется, нет. Алешковский с легкостью пишет и массовые сцены, передает ощущение пространства, над которым то и дело поднимается эпический ветер, соединяющий эпохи, поселяющий кривые яблоньки современного Деревска в сны воина Золотой Орды. «Крепость» – это не психологическая, а эпическая проза, не бытовая драма, а трагедия. Эпиграф к роману из «Гамлета» оборачивается ключом к замыслу. Чудаковатый лузер Мальцов дорастает в финале до масштаба трагического героя, а Петр Маркович Алешковский – до сочинителя исторического эпоса и высокой трагедии.

Еще раз для самых непонятливых: роман «Крепость» – крупная, но совершенно неконъюнктурная проза, написанный не для славы и премий, но как же будет глупо, если они ему не достанутся.

Петр Алешковский. Крепость. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2015