В Театре им. Вахтангова рассказали про жертв и палачей, сидевших некогда за одной партой

Слово «холокост» в переводе с древнегреческого означает «всесожжение», а главным событием пьесы Тадеуша Слободзянека «Наш класс» становится всесожжение в буквальном смысле. Есть в Польше, недалеко от Белостока и белорусской границы, маленький городок Едвабне. Там в июле 1941-го полторы тысячи евреев загнали в овин и подожгли. Кто загнал? Эсэсовцы, гестапо, фашисты проклятые? Да что вы, обычные люди. Соседи-поляки, которые десятилетиями жили с евреями в одном городе и ходили по одним улицам. Книга Томаша Гросса, где собраны многочисленные доказательства того, что поляки во время Второй мировой порой превосходили нацистов в жестокости по отношению к евреям, вышла в 2000 г. и называлась очень буднично – «Соседи». Столь же скучно названа и пьеса Слободзянека, написанная по мотивам книги Гросса восемью годами позже. Герои «Нашего класса» – польские и еврейские мальчики и девочки, которые сначала сидели за одной партой, а потом превратились кто в палача, кто в жертву для всесожжения.

Пьеса Слободзянека, наверное, не производила бы столь сильного впечатления, рассказывай она лишь об одном из конкретных эпизодов истории Холокоста. Как предупреждает сам автор: «Исторический фон играет второстепенную роль – главной темой является ненависть по отношению друг к другу». Режиссер Наталья Ковалева ставила явно не исторический спектакль, а антропологический.

Из 10 персонажей «Нашего класса» лишь Доре (Дарья Щербакова) уготована участь сгореть в овине, а другому еврею, Якубу Кацу (Эльдар Трамов), перед этим размозжили голову на рыночной площади друзья-одноклассники Рысек, Зигмунт и Хенек. Большая же часть героев доживет до глубокой старости, и годы их жизни будут объявлены зрителю в самом начале спектакля. Художник Александр Боровский нашел изящное сценографическое решение, совместив грифельную доску с гробовой. То есть выглядят эти доски как обычные школьные, но надписи на них – как на могильных постаментах: здесь мелом выписаны все имена действующих лиц, а чуть ниже – даты рождения и смерти. Рядом – меловые силуэты, которые будут аккуратно стираться тряпкой по мере перехода одноклассников с этого света на тот. Умер – отойди в сторонку и дождись окончания истории. Мертвые не уходят со сцены, а наблюдают за тем, как дойдут до гробовой доски их друзья-товарищи. Первому будет суждено погибнуть на рыночной площади Едвабне в 1941-м, последнему – умереть от старости в Нью-Йорке в 2003-м.

В пьесе Слободзянека заложены неявные отсылки к знаменитой книге Ханны Арендт «Банальность зла» (1963). Но если Арендт пыталась постигнуть, как зло и ненависть становятся правилом жизни для тех, кто вовсе не был рожден злодеем (в основу ее книги лег репортаж с суда над Адольфом Эйхманом), то Слободзянека занимают не причины, а последствия. «Наш класс» – это пьеса не о Холокосте, а о жизни после Холокоста. Не о банальности зла, а о банальной безнаказанности зла. Выжившие палачи мирно сосуществуют с выжившими жертвами, и миллионы тех, кто писал доносы, умирают в соседней палате от одной и той же болезни рядом с миллионами тех, кто по доносу был отправлен в лагерь. Думаете, это пьеса о поляках? Да нет, и о русских тоже.

Режиссер Наталья Ковалева верно уловила бесстрастную исследовательскую интонацию автора по отношению к человеческой природе, но, возможно, не до конца сумела победить всегдашнюю страсть вахтанговской труппы к игровой стихии. В спектаклях такого рода актер должен быть чем-то вроде термометра, а здесь чуть ли не каждый то и дело норовит закипеть сам. Но энтузиастический наигрыш, который особенно заметен в первых сценах, не слишком вредит спектаклю, сделанному по иным законам.

«Наш класс» Слободзянека – явный парафраз великого спектакля Тадеуша Кантора «Умерший класс», и зритель уже в самом начале понимает, что ему придется стать свидетелем истории, где все-все-все умерли. Но после безысходного, как ему и полагается, финала спектакль неожиданно выходит на библейскую коду. Самый везучий из евреев, удравший из Польши еще до начала Второй мировой, вдруг возвышает голос и рассказывает о том, как умирал он сам и как вокруг его постели собрались дети, внуки, правнуки, зятья и невестки. Перечисление еврейских имен занимает несколько минут сценического времени, и это можно расценить как настоящий хеппи-энд трагической истории. Кстати, зовут этого везучего одноклассника, умеющего плодиться и размножаться, Абрамом. Почти как библейского патриарха. Ну вы помните.