Почему за 20 лет Россия так и не перешла от стагнации к развитию

Уроки минувших десятилетий российские власти усвоили плохо – они научились преодолевать кризисы и обеспечили макроэкономическую стабильность, но им не удается решить более сложную задачу – вывести экономику на траекторию развития.

От кризиса к кризису

20 лет назад, в 1999 г., Россия выбиралась из тяжелейшего кризиса, обернувшегося дефолтом, глубоким экономическим спадом, обесценением рубля, падением доходов. Девальвация и высвободившиеся мощности дали экономике импульс – рост на 6,4% в 1999 г. и на 10% в 2000 г.

Выбираясь из кризиса, власти готовили реформы – рассчитанную на 10 лет программу Германа Грефа. Были проведены пенсионная и налоговые реформы, включая введение «плоской шкалы» подоходного налога, приняты Трудовой, Земельный и Бюджетный кодексы, начались переговоры о присоединении России к ВТО и создании Таможенного союза. Это были основные достижения начала 2000-х гг., вспоминает профессор Высшей школы экономики (ВШЭ) Олег Вьюгин, работавший первым замминистра финансов и первым зампредом ЦБ: эффективная налоговая реформа, начало реализации программы Грефа, приватизация и заявление президента Владимира Путина о верховенстве права позволили восстановить доверие бизнеса к власти, придали уверенности частному сектору, что спровоцировало приток капитала в страну. В 2000-е гг. шел восстановительный рост, опиравшийся на первые итоги рыночных реформ и растущие нефтяные доходы, указывала директор Центра развития ВШЭ Наталья Акиндинова.

За 10 лет к 2008 г. российский ВВП почти удвоился, доля бедного населения сократилась вдвое, прямые иностранные инвестиции выросли с $14,3 млрд в 2001 г. до $121,1 млрд в 2007 г., рубль существенно укрепился. Власти пытались сдерживать укрепление рубля ценой высокой инфляции, а она обернулась двузначными ставками по кредитам, что вынудило бизнес обратиться к дешевым иностранным займам – эта зависимость и валютный риск проявились в 2008–2009 гг.

Нефтяные доллары стабильно пополняли бюджет и поддерживали рост экономики. Цена нефти подскочила с $12/барр. в 1998 г. до $27,3 в 2003 г., а затем начала расти на 12–15% в год, достигнув к середине 2008 г. почти $150. Рост цены нефти объясняет от трети до половины российских темпов роста за десятилетие, указывал главный экономист ЕБРР Сергей Гуриев. Приток сырьевых доходов позволил увеличить расходы федерального бюджета с 14% ВВП в 1999 г. до 18,3% и радикально сократить госдолг – с 92,4% ВВП в 1999 г. до 7,5% в 2008 г. В 2004 г. Россия впервые получила инвестиционный рейтинг.

Еще в 2000-е чиновники задумались, как изолировать экономику от нефтяных денег и сформировать подушку безопасности: в созданный в 2004 г. стабилизационный фонд направлялись дополнительные сырьевые доходы, полученные при цене барреля выше базовой – $20, которая затем начала повышаться, что позволяло увеличивать расходы бюджета.

Нефтяными долларами власти оплатили себе право на бездействие: реформы отошли на второй план. Резервы стали «мощным фактором торможения модернизации, поскольку позволяли снижать социальную напряженность за счет замедления реструктуризации предприятий-банкротов», писали в 2012 г. ректор РАНХиГС Владимир Мау и научный руководитель ВШЭ Евгений Ясин в докладе о рыночных реформах. Программа Грефа, по его собственным оценкам, была выполнена примерно лишь на треть. От нее фактически отказались, вспоминает Вьюгин. Началось усиление централизации власти – прямые выборы губернаторов были заменены их назначением, права местного самоуправления ограничены, а контроль за бизнесом ужесточался. Отношение властей к верховенству закона и опоре на частный сектор в развитии экономики стало меняться, констатирует Вьюгин: у них появилось желание контролировать частный бизнес и привлекать его к финансированию, в том числе теневому, политических задач. Переломной точкой стало дело ЮКОСа, когда в 2003 г. были арестованы и затем осуждены Михаил Ходорковский и Платон Лебедев, а активы компании достались «Роснефти». Начала реализовываться линия на господство государства во всех стратегических секторах, писали Ясин и Акиндинова.

Повышение роли государства проявлялось по крайней мере в трех формах: расширение госсобственности, рост бюджетных доходов и расходов, компенсация недоверия к бизнесу и финансовым институтам за счет развития государственных финансовых структур, перечисляли Мау и Ясин. Целью новой политики стало повышение контроля государства над финансовыми потоками и экономикой в целом, все больше власти полагались на инвестиции бюджета.

Проявлением этого курса стало создание госкорпораций (в 2007 г. появились «Ростех», «Роснано», «Росатом», ВЭБ.РФ, Фонд ЖКХ и «Олимпстрой». – «Ведомости»), получивших ресурсы в виде активов и денег. Только в 2007 г. на их капитализацию было направлено более 600 млрд руб.

Движение экономики, запущенное позитивными ожиданиями, по инерции продолжалось вплоть до 2008 г., замечает Вьюгин. К 2008 г. экономика страны вышла на пик – ВВП составил 108% к 1990 г. Но впереди ее ждал новый шок – мировой финансовый кризис 2008–2009 гг.

Накопление проблем

В кризис российская экономика вошла отягощенная системными проблемами – гипертрофированной ролью государства и бюджета, зависимостью от цен на нефть и внешних рынков капитала, грузом неэффективных предприятий, ростом зависимости бизнеса и населения от государства, низкой конкуренцией, неэффективными институтами, высокой инфляцией. Все эти проблемы усилили удар кризиса.

За 2008–2009 гг. падение темпов роста ВВП от пикового докризисного уровня до нижней отметки в мае 2009 г. превысило 11%, чистый отток капитала за 2008–2009 гг. достиг $200 млрд, курс доллара вырос с $24,5/руб. до $35,7/руб. В условиях повышения рисков кредитования и сжатия притока капитала из-за рубежа началось быстрое падение инвестиций в основной капитал. Кризис оборотных средств, затронувший буквально все отрасли экономики, потянул за собой спад производства, вспоминает замдиректора ЦМАКПа Владимир Сальников. Основной ущерб понесли успешные секторы, наиболее вовлеченные в глобальные рынки, – инвестиционная, банковская сфера и финансовые рынки, а также производство в экспортно- и инвестиционно-ориентированных отраслях.

Властям пришлось переходить от политики «управления ростом благосостояния» к борьбе с кризисом и его последствиями, писал Мау. В банковскую систему было влито более 5 трлн руб., крупнейшим компаниям были предоставлены госгарантии, ВЭБу – средства для поддержки фондового рынка и т. д. Была снижена федеральная часть налога на прибыль (что позволило предприятиям сэкономить почти 500 млрд руб.), изменены правила амортизации, удалось предотвратить банкротство системообразующих предприятий. Вместе с увеличившимися расходами (примерно на 660 млрд руб. в 2009 г.) всего на бюджетное стимулирование в 2008–2009 г. власти потратили более 2 трлн руб.

Весной 2009 г. цены на нефть вновь начали расти, а мировая экономика – восстанавливаться. Вслед за этим начался восстановительный рост и в России. После падения на 7,8% в 2009 г. ВВП страны увеличился на 4,5% в 2010 г., а затем рост стал затухать – и даже дорогая нефть уже не могла поддержать экономику. Со стороны внешнего спроса поддержки тоже не оказалось. Если за четыре докризисных года (2005–2008 гг.) рост мировой экономики составлял в среднем 4,9% в год, то за четыре посткризисных (2010–2013 гг.) – 3,8%, причем все четыре года его скорость падала. Ухудшение внешнеэкономической конъюнктуры привело к падению прибыли предприятий, нехватка ресурсов резко ограничила возможности финансирования инвестиционных программ: в 2013 г. инвестиции в основной капитал упали впервые с 2009 г. Расходы бюджета, возросшие в предвыборные 2011–2012 годы, в реальном выражении начали сокращаться.

Стало понятно, что докризисная модель роста 1999–2008 гг., основанная на потребительском спросе, себя исчерпала. Требовалось переходить на инвестиционную модель и принимать трудные политические решения – провести масштабную приватизацию и принять меры для улучшения инвестиционного климата, указывал Мау. Частично такие задачи попали в программу ставшего в 2008 г. президентом Дмитрия Медведева. С его приходом появились новые надежды, вспоминает Вьюгин: были декриминализированы отдельные статьи Уголовного кодекса, обещано, что в основе политики государства будет лежать принцип «свобода лучше, чем несвобода». Была принята программа приватизации, совершенствовалась судебная практика по бизнес-спорам, была создана группа экспертов для анализа дела ЮКОСа, госкорпорации было предложено преобразовать или ликвидировать, создавался международный финансовый центр.

Чиновники правительства и администрации президента говорили, что кризис дает шанс на реформы. Но шансом не воспользовались: разработанная экспертами стратегия развития страны до 2020 г., по оценкам Центра стратегических разработок, была выполнена лишь на 29%. Недолгой оказалась и либерализация Медведева, а с возвращением в Кремль Путина вектор изменился – экспертиза дела ЮКОСа превратилась в «дело экспертов», госкорпорации и госкомпании усилились, приватизация обернулась национализацией, Высший арбитражный суд был присоединен к Верховному. Вернувшись в Кремль в 2012 г., Путин выпустил майский указ, частично воспроизводивший идеи Стратегии-2020: чиновники должны были увеличить долю инвестиций в ВВП, производительность труда, упростить ведение бизнеса, повысить зарплаты и т. д. Но к реформам это не привело. «Ситуация была похожа на скетч Ширвиндта и Державина середины 1980-х, где они изображают космонавтов: «Полет нормальный? – Нормальный. – Будем выходить в открытый космос? – А зачем, если полет и так нормальный?» – описывал ситуацию Мау в интервью «Ведомостям».

В итоге из кризиса экономика вышла в тупик. Проблемы копились и не решались, перечисляли экономисты, участвовавшие в разработке Стратегии-2020: «демографический крест» – сокращение числа занятых при росте числа пенсионеров, «ножницы конкурентоспособности» – высокие издержки при слабых институтах, «институциональные разрывы» – отсталые институты при высоком качестве человеческого капитала и «сырьевая зависимость». Россия получила слишком слабый пинок, чтобы очухаться, все более-менее обошлось, говорил Ясин, было бы больше пользы от более серьезных испытаний, которые мог принести экономический кризис.

Стабильно без развития

В 2014 г. экономика России пережила идеальный шторм – падение цен на нефть (со $115,2/барр. в июне 2014 г. до $45,1 в январе 2015 г., а в начале 2016 г. – до минимума с начала 2000 х., $27,5), введение санкций из-за присоединения Крыма и ответных российских санкций, девальвация рубля (к концу 2014 г. курс снизился примерно вдвое). Уже в 2014 г. темпы роста экономики упали до 0,7% с 1,8% в 2013 г. и 3,7% в 2012 г., произошел рекордный отток капитала, прямые иностранные инвестиции рухнули до минимума за весь постсоветский период. В 2015 г. спад ВВП увеличился до 2,3% и продолжался до начала 2016 г.

Кризис сильно ударил по людям: девальвация вкупе с ограничением предложения продовольствия из-за антисанкций спровоцировали инфляционный шок – ускорение роста цен до 11,4% к концу 2014 г. ЦБ ответил введением в конце ноября плавающего курса рубля, а затем был вынужден экстренно повысить ключевую ставку до 17%.

Реальные располагаемые доходы россиян начали падать уже в 2014 г., на следующий год падение ускорилось до 3,2% и 5,9% в 2016 г. Пытаясь сохранить привычный уровень потребления, люди начали копить долги, что привело к сильному росту потребительского кредитования – с 2018 г. доля обязательных платежей домохозяйств по необеспеченным потребительским кредитам увеличилась с 7,5 до 8,4% доходов, а доля домохозяйств с кредитами превышает 40%.

В отличие от 2008–2009 гг. начавшийся рост цен на нефть не привел к отскоку экономики. И властям пришлось перейти к бюджетной консолидации – федеральные расходы сокращались от 5 до 10% вплоть до 2018 г., когда было одобрено новое бюджетное правило (стало применяться еще в 2017 г.): все нефтегазовые доходы, полученные при цене барреля свыше $40, должны направляться в фонд национального благосостояния. Снизив зависимость экономики от нефтяных цен, бюджетное правило помогло ЦБ в политике инфляционного таргетирования, к которой он перешел в 2012 г. Впервые инфляция достигла таргета 4% в мае 2017 г., а по итогам того года составила и вовсе 2,5%, но затем начала ускоряться, преодолела таргет и только этой осенью вернулась к 4%.

Пытаясь ускорить рост экономики, власти пошли по привычному пути использования бюджетных ресурсов. В мае 2018 г. Путин подписал указ, в котором определил цели на этот свой президентский срок – повышение продолжительности жизни до 78 лет, снижение вдвое уровня бедности, рост производительности труда, увеличение доли инвестиций в ВВП и т. д. На основании указа были разработаны национальные проекты общей стоимостью 25,7 трлн руб., из которых 13,2 трлн потратит федеральный бюджет, еще 4,9 трлн – регионы. Власти рассчитывают, что в ответ 7,5 трлн руб. вложит бизнес. При этом часть денег на нацпроекты власти изъяли у населения и бизнеса, повысив с 2019 г. НДС с 18 до 20%. Решение дорого обошлось экономике – риски ускорения инфляции вынудили ЦБ ужесточить денежно-кредитную политику.

Внезапным для избирателей стало решение о повышении пенсионного возраста, с помощью которого власти рассчитывают получить ресурсы для увеличения пенсий, снижения нагрузки на бюджет, увеличения рабочей силы в экономике. За внезапность решения Кремль заплатил ростом протестных настроений населения.

Несмотря на внешнее сходство с кризисами 1998 и 2008 гг., последний спад оказался куда глубже и сложнее. Его можно сравнить лишь с трансформационным периодом 1990-х гг., писала Акиндинова. Россия попала в «ловушку среднего дохода», объясняет замдиректора Центра развития ВШЭ Валерий Миронов: быстро растущие экономики обычно замедляются, когда исчерпывают «преимущества отстающего» – получение большей прибыли из-за низких издержек. Аналитики «Ренессанс капитала» предрекали России 10 лет (до 2023 г.) роста темпами не выше 2% в год. Пока реализуется именно такой сценарий – по прогнозу Минэкономразвития, с 2021 г. темпы роста экономики превысят 3%, но большинство экспертов в это не верят. Только один из 25 аналитиков, опрошенных ВШЭ, надеется на 3%-ный рост ВВП, и то лишь в 2024–2025 гг.

Из-за неоправдавшихся надежд на реформы сформировался кризис доверия к государству, констатировали аналитики Всемирного банка. Единственным успехом властей стали макроэкономические реформы – переход к таргетированию инфляции, стабилизация бюджетных расходов и новое бюджетное правило, перечислял Гуриев. «Но макростабильность – это еще не рост», – предупреждала председатель ЦБ Эльвира Набиуллина этим летом. Бюджетного ресурса тоже недостаточно: госинвестиции не могут подменить частные. Чтобы они росли, бизнес должен быть готов рискнуть собственными деньгами, объясняла она, «а готовность взять на себя этот риск напрямую зависит от пресловутого инвестиционного климата», но теперь эти слова «иногда похожи на крик отчаяния». «Нужны жесткие ограничения даже на скрытую экспансию госсектора и регулятивный раж, придется возобновить реальную приватизацию и развитие фондового рынка», – указывает главный экономист «Эксперт РА» Антон Табах.

Вера в справедливость, частное предпринимательство подорвана, взамен установлен полный административный контроль над судебной системой, которая, казалось, должна была обеспечивать соблюдение законов, описывает состояние инвестиционного климата Вьюгин: в ответ частный сектор куда осторожнее принимает решения об инвестициях, а ставка на госинвестиции все больше растет. Дальнейшее изменение системы невозможно без изменений самой ее сути, говорил федеральный чиновник: без изменения политической ситуации, конкуренции, без устранения неравенства и несправедливости в распределении ресурсов.