Константин Бабкин: «ВТО может убить российское сельскохозяйственное машиностроение»

– Что ждет сельхозмашиностроение и «Ростсельмаш», в частности, в связи со вступлением России в ВТО?

− Ничего хорошего я не жду. Я присутствовал на множестве совещаний в правительстве, которые были посвящены этому вопросу, – с участием Игоря Шувалова, Виктора Зубкова, Эльвиры Набиуллиной, Геннадия Онищенко и др. Все промышленники говорят про потери. Автомобилестроители могут потерять 25 млрд руб. в год, производители одежды – 25–30% годовой выручки. Представитель аграрной компании говорит: мы вложили в строительство свинокомплексов 200 млн руб., но, если б мы знали, на каких условиях Россия вступит в ВТО, мы бы не стали инвестировать. Я не знаю такой отрасли, которая бы радовалась этому событию. Нам вступление в ВТО экспортировать комбайны не поможет, а вот пошлины на импорт снизятся в три раза с нынешних 15 до 5%. Когда спросили мое мнение, я попросил с целью снижения социальной напряженности поддержать эмиграцию – чтобы мы могли перевести сотрудников наших российских предприятий на наши иностранные заводы. Набиуллина: вы что, нас пугаете? Но я отвечал: посмотрите на отрасль – еще семь лет назад в ней работало 100 000 человек, сейчас – 50 000, заводов было 100, сейчас – 60. И количество их сокращается дальше. Вступление в ВТО на тех условиях, которые нам известны, приведет к деградации сельхозмашиностроения и многих других отраслей.

− Правительство сейчас вместе с бизнесом обсуждает, как компенсировать потери российских предприятий из-за открытия границ. Можете рассказать, какие меры обсуждаются? Что предлагали правительству вы?

− Я бы предложил вообще не подписывать документы о вступлении в ВТО на согласованных условиях. Да, нам обещают смягчение последствий за счет введения нетарифных методов защиты, но непонятно, каким образом это можно сделать, тем более как реализовать эти нетарифные методы по тысячам наименований товаров за полгода. Правительство сказало, что будет поддерживать село и тратить на это $4,5 млрд ежегодно. Но ранее принятая программа модернизации села предполагала, что на это будет тратиться $17 млрд в год, т. е. программу будут урезать. И вступая в ВТО, мы ставим подпись под тем, что село останется в том же депрессивном состоянии, в каком есть.

− Но все же какие меры по поддержке сельхозмашиностроения вы предлагаете?

− Правила ВТО позволяют на срок до восьми лет вводить защитные меры, повышать импортные тарифы, если выяснится, что из-за импорта существенно пострадали российские производители. Обсуждается программа выдачи субсидий производителям техники с целью ее удешевления для потребителя. Нужна поддержка экспорта. В Канаде есть специализированное экспортное агентство, и местные бизнесмены признают: работает в какой-либо стране это агентство – есть бизнес, не работает – нет и бизнеса. У России такого агентства нет. Сегодня мы 25% нашей продукции экспортируем, но без всякой поддержки государства. А при наличии такого агентства могли бы экспортировать 60%. Наконец, нужны субсидии на НИОКР. Есть единичные примеры поддержки, за 10 лет поддержали всего три проекта в сельхозмашиностроении. Однако все эти меры позволят смягчить, но не компенсировать потери от вступления в ВТО.

− Вы станете меньше инвестировать в свое развитие?

− Я до конца не верю, что Россия вступит в ВТО на нынешних условиях: если руководству страны доложат об объективном положении дел, то этого не произойдет. Но мы продолжим совершенствовать комбайны, чем занимаемся и сейчас, хотя новое производство стараемся переводить за границу из-за роста издержек в России. «Ростсельмаш» приобрел мощности в Северной Америке по производству тракторов, опрыскивателей, посевных комплектов. То же самое будет происходить и дальше.

− По крайней мере для автомобилестроителей Минпромторг пытается сейчас создать какие-то меры компенсации издержек от вступления в ВТО. А для сельхозмашиностроения что-то предусматривается?

− В отношении нас у них гораздо более пассивная позиция. Минпромторг хочет поддержать нашу программу НИОКР, но такие решения же зависят от Минфина, от Минэкономразвития, от аппарата правительства. Как показывает практика, даже если какое-то одно министерство и выступает с разумными идеями, то из-за всех бюрократических согласований часто эти идеи не заканчиваются ничем.

− Неужели вы не видите вообще никаких положительных эффектов от вступления России в ВТО?

− Будете смеяться: нет.

− Уже полтора года работает Таможенный союз с Белоруссией, который должен был открыть рынки других стран, в том числе и Белоруссии. Произошло ли это?

− Пока нет. В Белоруссии производители сельхозтехники получают господдержку, там местным аграриям субсидируют 50% стоимости приобретаемой техники, если техника белорусского производства, и не субсидируют приобретение российской техники. А наш рынок для белорусов оказался открыт. Может, сама идея создания Таможенного союза хороша, но пока мы от этого ничего не получаем. За три года белорусы с помощью государственного лоббирования усилили свои позиции на российском рынке, «Гомсельмаш» в рамках Таможенного союза сейчас для нас важный конкурент, хотя раньше важнее был российский «Агромашхолдинг».

− В 2000-х доля иностранных сельхозпроизводителей в России выросла в разы, хотя иностранная техника заметно дороже. За счет чего это произошло?

− Иностранцы при поставках своей продукции используют субсидированные кредиты, другие формы государственной поддержки. Однако российская техника пока все же занимает большую часть рынка.

− А что насчет уровня качества техники и предоставляемого сервиса?

− Мы сравнялись с мировыми производителями по качеству и сервису. Но на объемы продаж сильно влияют предпочтения властей каждого региона. В Краснодаре, например, губернатор любит технику Claas, в Башкирии – AGCO, в Татарстане – СNH. Но если смотреть на стоимость уборки, на надежность техники, то мы лидеры.

− Вы тоже занимаетесь иномарками – продаете в России продукцию вашего канадского предприятия Buhler. Заимствует ли «Ростсельмаш» технологии у этой компании?

− Какого-то особого влияния покупка Buhler на организацию работы «Ростсельмаша» не оказала. Мы углубляем сборку – выделили на «Ростсельмаше» цех под сборку тракторов, например. Но в плане методов управления – не думаю, чтобы мы чему-то научились. У нас и без того широкая международная кооперация – конвейер нам помогали совершенствовать специалисты Toyota, в чем-то помогали немецкие инженеры.

− У иностранных производителей нечего взять?

− В техническом плане нет гигантского разрыва между «Ростсельмашем» и другими заводами. На одном из наших зарубежных заводов даже не было компьютеров. Наоборот, это мы делимся с иностранцами опытом. Мы принесли маркетинговые схемы по продвижению наших тракторов на североамериканский рынок.

− Правительство так и не создало программу утилизации сельхозтехники, разговоры о которой шли более полутора лет, хотя под нее осенью даже было выделено финансирование. Почему?

− Да, государство внесло 3,5 млрд руб. в уставный капитал «Росагролизинга», которые тот должен потратить на закупку техники. Но это не программа утилизации – это поддержка «Росагролизинга». Программа утилизации работает так: сдаешь старую технику – тебе дают скидку на новую. Так можно было просубсидировать закупку техники, например, на 35 млрд руб., т. е. в 10 раз больше, чем 3,5 млрд руб., которые получил «Росагролизинг».

− Чиновники Минпромторга еще весной рассказывали нам, что в целом программа есть, нужно было только решить вопрос с Минфином, какое финансирование должно быть заложено и в какой форме. Но и Минфин деньги выделил. Где же произошел сбой?

− Сложно сказать. У нас же всегда чиновники и промышленность находились в разных пространствах. Если появляются реально работающие формы поддержки – то это удивительно, а когда деньги выделены и ушли в сторону – это как раз удивления не вызывает.

− Но ведь у вас выстроены хорошие отношения с чиновниками, с министром сельского хозяйства Еленой Скрынник...

− Когда-то эти отношения были неплохие – лет семь назад.

− Когда она возглавляла «Росагролизинг»?

− Да, в начальный период. А сейчас нас в Минсельхоз практически не зовут, с этим министерством у нашей отрасли связи фактически нет. Когда Минсельхоз писал программу модернизации села, сельхозмашиностроение в ней даже не упоминалось. Наша отрасль чиновникам не интересна.

− Почему?

− Ну что такое для чиновников объем производства в миллиард долларов в год? У них же «Газпром», нефтяные компании, распределение бюджетных потоков. Там деньги в десятки раз больше крутятся – им этим заниматься интересно. А будет у нас 50 000 рабочих мест или 100 000, будет вообще у нас работать завод или нет – кого из чиновников это волнует? Вступим в ВТО, и у нас не будет собственной промышленности – ну и ладно, зато саммит АТЭС проведем хорошо.

− Исходя из ваших рассуждений – к моменту вступления в ВТО российская сельхозтехника совсем не выдерживает конкуренции на равных. Почему? Ведь у вас было достаточно времени, чтобы приготовиться к этому...

− Можно сравнить ситуацию в России и в Канаде – мы работаем в обеих этих странах. Там дают кредиты под 4% – у нас под 12%. Металл в России дороже на 10–15%. Дороги без пробок. Полиция нормально работает – не надо тратиться на охрану. Там электричество в два раза дешевле, налоги ниже, есть налоговые льготы на модернизацию. В Канаде нам дают кредит от государства на 0,5% годовых на 10 лет размером в несколько десятков миллионов долларов, если мы эти деньги будем вкладывать в развитие предприятия. Недавно нам давали $50 млн без процентов на поддержку канадского тракторного предприятия на 10 лет. Есть политическое лоббирование. Если министр едет в заграничную поездку – он берет с собой бизнесменов. У нас же никогда никого не зовут на международные встречи и не отстаивают наши интересы. И после этого вы спрашиваете, почему у нас неконкурентно машиностроение? Да вот именно поэтому, никто и не хочет в таких условиях инвестировать.

− То есть машиностроение в России вообще никаких перспектив не имеет?

− А какой в России остался успешный машиностроительный бизнес? Судостроение угробили, авиастроение угробили, автомобилестроение превратилось в сборку иномарок из импортируемых компонентов. Но и последнее существует только потому, что у нас сейчас импортные пошлины в 30%, опустятся они хотя бы до 15% – и этого не станет. Думаю, или у нас будет какое-то социальное потрясение, потому что миллионы людей останутся без работы, или пойдем по пути Латвии, которая срезала всю промышленность и потеряла 30% населения. Украина, Армения потеряли по 20–30% населения – вот по их пути и пойдем.

− Но у вас же была возможность донести свои соображения и до Владимира Путина, и до Дмитрия Медведева. Они как-то отреагировали?

− Я года три или четыре назад даже книгу написал с названием «Разумная промышленная политика, или Как нам выйти из кризиса», подарил нескольким министрам, Путину тоже подарил. Некоторые – Скрынник, Христенко, Артемьев – даже прочитали, сказали: «Поддерживаем, Костя, все правильно говоришь». После того как подарил книгу Путину, тот приехал на «Ростсельмаш» аж два раза. Наверное, тоже прочитал, проникся. Свои предложения я не раз излагал на разных совещаниях. Результат мы видим: вступаем в ВТО.

− Путин все-таки не на каждое предприятие ездит. Почему же поехал к вам два года назад? Вряд ли только из-за книги.

− Все-таки тогда был кризис, все продажи остановились, у нас полторы тысячи комбайнов на заводе скопилось. Мы тогда провели пресс-конференцию, рассказали о ситуации, сказали, в частности, что неправильно вкладывать деньги в стабфонд – нужно вкладывать их в развитие. Тогда правительство как раз собиралось за счет денег стабфонда поддерживать промышленность – ну вот он и приехал к нам. Послушал нас – и дали 25 млрд руб. «Росагролизингу». Нам, правда, эти деньги особо не помогли.

− Когда в октябре Путин и Медведев на Ставрополье катались на комбайнах под прицелом телекамер, это же были ваши машины, правда уже снятые с производства. Вы к этому какое-то отношение имели?

− Нет, я сам об этом узнал из новостей. Но легко могу представить, что они катались бы и на импортных комбайнах. Хотя еще теплится надежда, что они пока хотят российское рекламировать.

− А то, что Путин к вашему предприятию хорошо относится и регулярно приезжает, как-то вам помогает?

− Наверное, помогает: губернаторы это видят и своих сельхозпроизводителей убеждают, что нужно покупать «Ростсельмаш». Спасибо, конечно, Путину за добрые слова, за такую рекламу, но экономическая политика гораздо важнее.

− Поступали ли вам реальные предложения о покупке «Ростсельмаша»?

− Ну что значит реальные? Вопросы, конечно, задавали несколько раз.

− Но это был просто интерес или к вам приходили с конкретными предложениями?

− Пока каких-то серьезных переговоров не было, да мы и сами об этом пока не думаем.

− Но раз у вас все плохо, то почему бы тогда не продать такой бизнес кому-нибудь?

− Почему у нас все плохо? У нас отличная компания. Буквально в начале ноября я был на международной выставке в Германии, прошел по стендам наших крупнейших конкурентов, посмотрел, что они предлагают. Мы предлагаем все то же, что и они, и на уровне не хуже! Наша слабость в том, что мы зависим от рынка России, где проводится вот такая дурная политика, но «Ростсельмаш» уже не только от нашей страны зависит. Третья часть производственных активов находится за рубежом, половина продаж осуществляется вне России. Если в России нам загубят бизнес, хорошо, будем производить тракторы и комбайны за рубежом. Мне и моим партнерам нравится заниматься сельхозмашиностроением, и мы намерены заниматься этим и дальше, что бы ни случилось.

− Вы с Дмитрием Удрасом и Юрием Рязановым равноправные партнеры? Как вы распределяете обязанности?

− Моя работа – больше быть на виду, в том числе общаться с журналистами, с чиновниками, вести переговоры о больших проектах. Дмитрий Удрас отвечает за оперативное управление, Юрий Рязанов занимается подбором персонала и финансовыми вопросами. Но у нас полное равноправие. Мы сидим в одном кабинете, постоянно общаемся и сообща принимаем решения. Если двое «за», а один – «против», то такие решения не проходят. Практика показывает, что нам всегда удается найти компромисс. Преимущество в том, что одного человека – и меня, и моих партнеров, – бывает, заносит где-то и двое других могут тормознуть, сказать: подожди, мы этого не понимаем, это нас не цепляет.

− Вы уже несколько лет пытаетесь участвовать в политической жизни. Зачем?

− Мы с вами говорили о том, что очень многое зависит у нас от государственного регулирования. И какие бы суперсовершенные комбайны ты ни делал, тебя могут тормознуть – и пытаются делать это – и тебя лишают будущего. И нам приходится общаться с политиками. Мы говорим не только о «Ростсельмаше», но и обо всей стране.

− Каких-то серьезных успехов вы так и не достигли: пять лет назад участвовали в создании «Свободной России», год назад – «Партии дела», но оба этих проекта закончились ничем. Почему?

− У нас же звучали уже такие высказывания: чиновники – это новое дворянство, каста, которая не хочет пускать в свои ряды кого-то еще. Наверное, так и есть. Кому за последние 10 лет удалось создать успешную политическую партию?

− Название вашего последнего проекта было очень похоже на «Правое дело», которое несколько месяцев возглавлял Михаил Прохоров. Это было сделано специально, чтобы в случае чего отобрать часть голосов у этой партии?

− Да у кого отбирать? Нет, такого соображения не было.

− Дальше что собираетесь делать в политическом поле?

− Я бы не назвал то, чем мы занимаемся, политикой. Это скорее общественная деятельность. Будем заниматься тем же, что и раньше, – предлагать, критиковать.

– Несколько лет вы состояли в правлении РСПП. На ваш взгляд, эта организация действительно имеет какой-то значимый общественный вес? Получается ли через нее лоббировать ваши инициативы?

− Нам она никак не помогала. Даже когда я был членом правления, меня никто ни о чем особо не спрашивал – только просили взносы. Конечно, наши олигархи, человек 20, своим кругом собираются, что-то решают и отстаивают свои интересы. А остальные, по моему опыту, – это просто массовка.

– А на основе какой организации вы собираетесь заниматься своей общественной деятельностью?

− Все эти организации, созданные при участии администрации президента, похоже, для того и существуют, чтобы создавать видимость общественного обсуждения и чтобы одобрять решения партии и правительства. А если они не одобряют, то их руководителей вызывают в администрацию и объясняют им, что они не правы. Так что вот эти организации – это не гражданское общество. Но мы все же не в одиночку действуем. Работаем через «Деловую Россию», которая пусть не всегда внятно, но все же высказывается. Проводим свои мероприятия через Торгово-промышленную палату и находим союзников и партнеров, которые отстаивают идеи индустриального развития.

− Организационно оформить таких сторонников не пробовали?

– А зачем? Если это будет общественная организация, в выборах она не может участвовать, а зачем она еще нужна? Есть ассоциация «Росагромаш», она лоббирует отраслевые интересы, мы от этой организации постоянно закидываем всех письмами, включая премьера. Свое мнение нам удается доносить, но вот продавливать – нет. У нас вообще сейчас общественные организации ничего не могут продавить, инструментов таких нет – и это большая трагедия.