Кто учил ученого: эволюция российской академической традиции

Приобщение к профессии ученого начинается с университетской скамьи. Однако на протяжении XX в. система высшего образования менялась, а с нею менялся и формат обучения, связи с наставником и научной школой. Как сохранялась преемственность и какую роль в этом играли университетские традиции? Разобраться в этом в День науки помогут документы их архива Российской академии наук (РАН), со дня основания которой сегодня исполнился 301 год.

Профессорские стипендиаты

В имперский период основными центрами научного знания и подготовки ученых являлись университеты. В каждом из них был свой профессорско-преподавательский корпус – университетская корпорация. Ей были присущи особенности взаимодействия между «старшими» (профессорами) и «младшими» (приват-доцентами) членами, личностных отношений студентов со своими учителями (за счет тесных связей внутри исследовательских семинариев и практикумов), неофициальных корпоративных традиций (предполагавших тесное общение и за пределами университета). Так как научная аттестация носила рассредоточенный характер, именно корпорация принимала решение о вхождении тех или иных студентов, подающих надежды к занятию наукой, в свой круг.

Талантливые студенты выявлялись на этапе обучения в семинариях или практикумах. После успешного завершения курса определялся пул так называемых профессорских стипендиатов, которых оставляли при кафедрах для подготовки к профессорскому званию. Они выезжали за счет казны за границу, где проходили научно-исследовательскую стажировку в университетах, институтах и лабораториях.

Два года давалось на подготовку к устному экзамену на ученую степень магистра, представлению и защиту магистерской диссертации. После появлялась возможность преподавания в статусе приват-доцента и подготовки докторской диссертации, открывающей профессуру.

В университетах сложились научные школы, в основе которых лежала идея «научного ученичества» и неформальные школообразующие практики, основанные на внутришкольных коммуникациях и личном общении – домашние семинары, журфиксы, индивидуальные методы наставничества и патронирования на всех этапах роста ученика от определения им темы научного интереса до магистерского диспута и последующего трудоустройства. Так, в Московском императорском университете на историко-филологическом отделении были известны школы историков Павла Виноградова и Василия Ключевского. Их учениками были академики Михаил Богословский, Юрий Готье, Матвей Любавский, Дмитрий Петрушевский, Михаил Покровский и Евгений Косминский.

На физико-математическом факультете сложилась школа физика-экспериментатора Петра Лебедева, учениками которого были будущий президент АН СССР Сергей Вавилов, академик Петр Лазарев. Из школы математика Дмитрия Егорова вышли академики Николай Лузин, Павел Александров, Иван Петровский, Андрей Колмогоров и другие. Научные традиции этих школ легли в основу советской модели самоорганизации науки, однако произошло это не сразу.

Лордам – по мордам!

После революции была поставлена задача обновления научной элиты – замещения дореволюционной профессуры советскими кадрами научных работников. Доминировала властная установка на рекрутирование групп невысокого социального происхождения за счет создания для них своего рода «лифтов» (рабфаков, комвузов, институтов красной профессуры). Образованные после революции учебные заведения стали центрами ускоренной подготовки научных, преподавательских и управленческих кадров, подкованных в идеологическом отношении и лояльных к советской власти. С другой стороны, процессы «большевизации» (чистки состава, искусственное расширение коммунистической прослойки) охватили классические университеты, старейшее научное учреждение страны – Академию наук. Знаковыми событиями тех лет стали отмена дореволюционных ученых степеней и званий, радикальные эксперименты с образованием, разукрупнение дореволюционных классических университетов и расширение сети вновь созданных образовательных и научных центров.

Установка на разрушение ученых «корпораций» имела интересные эффекты. Появилась особая форма сложных научных сообществ – надинституциональных движений, объединяющих вокруг научного лидера его учеников и последователей, от студентов до маститых ученых. Таким в 1917-1921 гг. стал неформальный семинар математика Николая Лузина – «Лузитания», преемственно связанный со школой Дмитрия Егорова. Учениками «Лузитании» были будущие академики Павел Александров, Андрей Колмогоров и Петр Новиков. В Петрограде-Ленинграде похожей притягательностью обладал коллектив, работавший под руководством физика Абрам Иоффе на базе вновь созданного Ленинградского физико-технического института. Позднее этот семинар назовут «детский сад папы Иоффе» – в его состав входили молодые физики Игорь Курчатов, Петр Капица, Лев Ландау, Николай Семенов.

В «обновлении» научной элиты ключевым было противопоставление ученых «старой школы» и новой – «красных профессоров». Наибольшей остроты этот конфликт достиг в общественных науках. Однако эти сообщества не были герметичны. Новой советской научной элите преподавали как ученые-коммунисты, так и профессора «старой школы». Первым ректором Института красной профессуры (ИКП) – учебного заведения, созданного для ускоренной подготовки преподавателей общественных наук, – был историк Михаил Покровский (академик с 1929 г.). В качестве совместителя преподавал в ИКП и ученик Анатолия Савина и Дмитрия Петрушевского Евгений Косминский (академик с 1946 г.).

Диалог профессоров «из бывших» и студентов советского призыва был непростым. Как писал в мемуарах выпускник ИКП Абдурахман Авторханов, «потомок польских шляхтичей, Косминский… скорее походил на английского лендлорда, вотчины которых он так талантливо описывал, чем на советского профессора»: «И этот „лорд» читал лекции на тургеневском языке и в оксфордском стиле бывшим комсомольцам, которые еще вчера кричали „дадим лордам по мордам»! В его лекциях, разумеется, марксизм и не ночевал». Сохранившийся конспект слушателя Института красной профессуры с записями лекций профессоров позволяет судить о влиянии марксизма на курс Евгения Косминского. Однако, наряду с «Капиталом», лектором цитировались и работы из курса дореволюционных университетов. Перед ученым стояла сложная задача: у «красных профессоров» зачастую не было базовой подготовки и приходилось закрывать пробелы в их знаниях.

В условиях идеологической неустойчивости 1920-х менялись оценки и трактовки (например, взлет и падение пережила школа историка Михаила Покровского), а в условиях реформ высшего образования – структура учебного плана и форматы работы. В 1920-е были отменены лекции, занятия велись в семинарах, где студенты готовили и обсуждали индивидуальные доклады, значительное внимание уделялось их участию в трудовых мобилизациях. Последнее становилось препятствием учебе и занятиям наукой: наиболее талантливых снимали с обучения и направляли «на практическую работу». Однако несмотря или даже вопреки педагогическим экспериментам, выпускниками новых советских учреждений стали выдающиеся академики – историки Анна Панкратова, Исаак Минц, Милица Нечкина, нефтяник Фома Требин, хирург-ортопед Гавриил Илизаров, геолог Павел Мельников и другие.

Закрепление советской матрицы

Эксперименты с высшим образованием и подготовкой научных кадров закончились в середине 1930-х. 13 января 1934 г. были опубликованы постановления СНК СССР «Об ученых степенях и званиях» и «О подготовке научных и научно-педагогических работников». С этого времени аттестация научных кадров приобрела централизованный характер, а их подготовка осуществлялась исключительно через аспирантуру. Появились степени кандидата и доктора наук, ученые звания ассистента, доцента и профессора в вузах; младшего научного сотрудника; старшего научного сотрудника и профессора в научных организациях. Право подготовки аспирантов и проведения диссертационных защит получили не только вузы, но и научно-исследовательские институты.

Стабилизировалась и система высшего образования: произошел возврат к лекционно-семинарской системе, прекратились эксперименты с учебными планами и содержанием учебных курсов. С конца 1930-х были закрыты вузы «ускоренной подготовки» слушателей, в том числе институты красной профессуры. Центр подготовки кадров переместился в ранее критикуемые классические университеты.

Ряд ученых «старой школы» были привлечены к составлению учебников, преподаванию в аспирантуре и на факультетах высшей школы. В эти годы воскрес ряд традиций дореволюционной высшей школы – иерархия должностей, опора на университетские кафедры и установка на вовлечение студентов в занятия научно-исследовательской работой. Последнее нашло отражение и в нормативных документах, были приняты Типовой устав научного студенческого общества (1947) и Положение о научно-исследовательской работе студентов высших учебных заведений (1953). Через участие в кружковой работе происходила профессионализация студента. Для поступления же в аспирантуру в это время он должен был проработать два года на производстве.

Расширение советской научной карты привело к тому, что преподавательские и научные кадры требовались в учреждениях республик, на востоке страны. Это явилось поводом к созданию сети вузов, ставших опорными для республиканских академий наук и региональных отделений АН СССР (Уральское, Сибирское, Дальневосточное). Примечательно, что Уральский филиал в 1932 г. возглавил бывший студент Императорских Новороссийского и Московского университетов академик Александр Ферсман, Сибирское отделение в 1957 г. – учащийся революционных лет Казанского и Московского госуниверситетов, участник «Лузитании» академик Михаил Лаврентьев.

Так формирующиеся локальные научные сообщества стали «невидимой» проекцией университетских научных традиций начала столетия.

Материал подготовлен при содействии Минобрнауки России и Архива РАН.