Иван Сафронов: «Из камеры мало что слышно и видно»

Бывший специальный корреспондент «Коммерсанта» и «Ведомостей» Иван Сафронов, весной 2020 г. ставший советником главы «Роскосмоса» Дмитрия Рогозина, а в июле задержанный по подозрению в госизмене, дал «Коммерсанту» первое после ареста интервью. «Ведомости» публикуют самые важные цитаты.

С 7 июля 2020 г. Иван Сафронов находится в СИЗО «Лефортово». ФСБ обвиняет его в госизмене: следователи утверждают, что Сафронов был завербован в марте 2012 г. представителем разведки Чехии, а в 2017 г. по его заданию передал через интернет информацию о военно-техническом сотрудничестве России со странами Африки, а также деятельности Вооруженных сил России на Ближнем Востоке.

О следователях

Достаточно ясно, что они действуют по формуле: «Вижу цель, не вижу препятствий». За полгода никто из следственной группы не дал мне разъяснений по сути предъявленных обвинений, только какие-то общие фразы: в 2017 г. ты передал что-то такое, чего передавать нельзя, но мы тебе это не покажем, потому что не хотим. С начала следствия были назначены несколько экспертиз, в том числе на предмет секретности сведений, содержащихся в отправленных мною письмах. Судя по той информации, которую следователь довел до суда во время последнего продления срока содержания под стражей, как минимум одна из этих экспертиз была готова в середине октября 2020 г., но, несмотря на все наши просьбы, меня с ней до сих пор не ознакомили <...> Все допросы велись исключительно по моим ходатайствам. По сути, я просто сижу в четырех стенах — и ничего не происходит. Возможно, это такая тактика у следователя. Может, он поймал настоящего шпиона и все силы бросил на него. Мне трудно сказать: из камеры мало что слышно и видно.

О Мартине Ларише

Мы познакомились с ним примерно в 2010 г., когда он работал собкором чешской газеты Lidove Novine в Москве. Он общался со многими журналистами и экспертами, еще читал лекции на журфаке МГУ. У нас были нормальные приятельские отношения двух коллег. Мы обсуждали международные отношения, политику и т. д., как правило за кружкой пива. В 2012 г. наше общение прервалось — его ставку сократили в Москве, сам он вернулся домой. <...> В следующий раз мы встретились только в 2016 г., кажется. Тогда я на выходные ездил в Прагу <...> С тех пор мы стали более регулярно видеться. Эти встречи я не скрывал. Иногда мы путешествовали по Европе в большой компании <...> В 2017 г. он уволился из газеты — надоело работать наемным сотрудником. Вместо этого он решил создать собственный интернет-проект — Информационное агентство анализа и профилактики безопасности. <...> Он попросил о помощи в раскрутке бизнес-идеи, и я согласился, поскольку от основной работы это меня никак не отвлекало. Я писал для него не более одного-двух материалов в месяц. Темы базировались на актуальной, публично обсуждавшейся в тот период времени информации. Мартин направлял мне список тем, которые он хотел освещать в своем агентстве. Если я мог что-то написать, то писал, если нет — то нет <...> Кстати, дата моей «вербовки» — март 2012 г. — вызывает исключительное недоумение, впрочем, как и все остальные посылы следствия. В марте 2012 г. мне был 21 год, а Мартину — 26. Какая вербовка? Какой он к черту разведчик?

О текстах, к которым есть претензии у ФСБ

Я просил следствие показать мне эти тексты, вокруг которых строится все мое обвинение, но мне так ничего и не показали. Но выглядит все это очень грозно, да и звучит страшно, а что произошло на самом деле? Я писал тексты как журналист, направлял их своему коллеге-журналисту. А теперь мне говорят, что обвинение не связано с журналистской деятельностью.

О шифровании данных

Следствие считает подозрительным, что я пользовался установленной на моем компьютере программой шифрования, но уверен: большинство коллег-журналистов из моего окружения также используют различные средства шифрования на своих гаджетах <...> Это не потому, что мы шпионы или госизменники, просто это стало элементом нашей журналистской культуры <...> И что мы получили в итоге? Следователи факт моего знакомства с Мартином считают вербовкой, его письма — разведывательными заданиями, а в моих ответах откуда-то взялась государственная тайна. Фантастика? Нет.

Об опасности общения с иностранцами

За десять лет работы журналистом я, конечно, общался с иностранцами, поскольку смысл профессии состоит в коммуникации с людьми, внешним миром. Я ездил в десятки стран, посещал выставки вооружений и военной техники <...> Думал ли я, что мои контакты с иностранцами могут стать основанием для моего уголовного преследования? Нет. Но, видя, как в стране множится число шпионских дел, как и многие другие журналисты, нередко иронизировал на эту тему. Мол, если за SMS о железнодорожном составе с военной техникой женщина в Сочи получила обвинение в госизмене, обернувшееся семилетним приговором, сколько же дадут журналистам, освещающим военную тематику! Дошутился.

О тех, кто сейчас злорадствует

Я знаю, что некоторых чиновников раздражали мои публикации, но чтобы кто-то целенаправленно рекомендовал ФСБ «повнимательнее с ним быть», не могу такого представить. Есть ли те, кто обрадовался моему несчастью? Конечно, такие люди есть. Бог им судья. Желаю, чтобы они никогда не испытали того, что испытываю я.

О связи уголовного дела с «Роскосмосом»

Спасибо <...> тем, кто задавал обо мне вопросы президенту [на заседании Совета по правам человека и на итоговой пресс-конференции президента в 2020 г.]: в течение двух недель глава государства комментировал мою историю. Конечно, странно было услышать про связь моего уголовного дела с работой в «Роскосмосе», поскольку я успел проработать в госкорпорации всего два месяца; а то, что следователь упирает на события 2017 г., только подчеркивает связь моего уголовного дела с моей журналистской деятельностью. Слова президента о том, что нельзя преследовать человека за использование информации, находящейся в открытом доступе, а также прозвучавшие из его уст слова «чушь полнейшая» и «трагикомедия», меня здорово поддержали. Я не могу знать, что ему докладывают следователи, но хотелось бы, чтобы глава государства был обеспечен объективной информацией со всех сторон, а не только от следователя, считающего своей задачей не разобраться в происходящем, а посадить меня. Ну и повышение получить, видимо, за активную работу по поимке «шпионов».

О СИЗО «Лефортово»

Я в «Лефортово» уже полгода. На мой взгляд, это издевательство не только надо мной и моей семьей, но и над самой сутью пенитенциарной системы. Тут должны изолировать людей, представляющих общественную опасность, а я-то здесь при чем? Залог, домашний арест, подписка о невыезде — да что угодно можно было бы избрать. Следствие апеллировало к тому, что я могу скрыться, но никаких доказательств в подтверждение этой теории ни на одном судебном заседании не представило <...>

К СИЗО невозможно привыкнуть. Адаптироваться — да <...> За полгода я многому научился, например, обвязывать бутылки с водой таким образом, чтобы получилась гиря-утяжелитель. Плести из полиэтиленовых пакетов шнурки. Использовать обертку из-под колбасы в качестве клейкой ленты. Научился делать вкусные салаты из овощей. Научился стирать вещи в тазике, узнал, что порошок «Миф» буквально за пару часов серые вещи превращает в белые. 

О давлении

Как такового давления нет, но тут можно просто брать измором. Сидишь в восьми квадратных метрах со столом, кроватью, холодильником и телевизором. И так каждый день, пока голос внутри не начинает убеждать: говори, что нужно, и выберешься отсюда раньше. Я этот голос научился не слышать. 

О перспективах дела

Надеюсь, что этот абсурд закончится в какой-то обозримой перспективе. Я по своей натуре оптимист и верю в лучшее — если бы не эти черты, то можно было бы сложить лапки и сдаться. У меня есть некоторое наивное, наверное, чувство, которое говорит мне, что ничего противозаконного или плохого я сделать не мог, — это здорово помогает. <…> признаваться в том, чего я не делал, совершить фактически самооговор, я не собираюсь: зачем?