«Я был 117-м пациентом пульмонолога за день». Рассказ москвича о том, как у него искали COVID-19

Я очень много летаю: за прошлый год ­– больше 360 000 км. За 2,5 месяца этого года уже успел повстречаться с коллекционерами в Париже, Нью-Йорке, Амстердаме, Вене и Стамбуле. Вот из Стамбула я и прилетел 14 марта с температурой 38,5°, сухим кашлем и ощущением, что по мне проехался турецкий трамвай.

Неопасные пассажиры

Все началось накануне, когда я, гуляя с тремя московскими друзьями по острову в Мраморном море, почувствовал резкую головную боль. Я списал это на солнечный удар: 1,5 часа на палубе под безоблачным небом, а потом еще чудесный променад по стамбульским «дальним дачам», дали, как я предполагал, моему организму слишком сильный заряд солнца.

На следующий день я вернулся в Москву, прошел паспортный контроль в «Шереметьево» и спокойно миновал облаченных во все белое скучающих людей: рейс из Стамбула не считался вирусоопасным и на его пассажиров никто не обратил внимания. Дома я принял парацетамол и лег спать, надеясь наутро быть уже в полной форме.

Но утром мне стало хуже, кашель усилился. А еще я вернулся в информационное пространство, где в Европе уже вовсю боролись с коронавирусом, в Италии умирали не только старики, но и молодежь, французских детей отпустили на внеплановые каникулы, а в Китае стабилизировали количество больных.

До Стамбула я был в Париже и Нью-Йорке (во Франции – всего полдня 3 марта, а США еще не значились в списке потенциально опасных), и, так как карантинные две недели еще не истекли, я решил проверить себя на наличие вируса, а также исключить риск заражения других, если вдруг. И вызвал скорую помощь по специальному телефону, сказав, что я прилетел из Франции.

Бюрократия в масках

Через час ко мне в квартиру вошли две очаровательные девушки-фельдшерицы в полном обмундировании, но с запотевшими масками, через которые почти ничего не видно. Они измерили мне температуру и сразу начали заполнять бумаги. На заполнение первой ушло минут 20.

Затем фельдшерицам предстояло решить, госпитализировать меня или нет. Для этого они сначала позвонили в диспетчерскую, чтобы узнать, считается ли мой рейс из Парижа заразным. Я летел рейсом Air France AF1144. В диспетчерской сказали, что рейс 1144 у них значится, но он из Мюнхена. Далее начался расчет количества дней карантина: если 14 дней с момента прилета из Франции, то мне оставался один день изоляции, а если с момента появления симптомов – то еще 11 дней.

Тут одна из девушек вспомнила, что надо послушать мои легкие. Шумов она не услышала. Последовал еще один звонок, на этот раз начальнику: он предложил меня госпитализировать, но фельдшерицы убедили его, что симптомы не очень сильные, и меня оставили на домашнем режиме. Затем началось заполнение предписания о моем карантине.

Прошел час, все бумаги были заполнены, но осмотр пациента состоял только в снятии температуры и прослушивании легких. Напоследок у меня взяли мазки из носа и горла, сказали, что со мной свяжутся, если что-то найдут, а если не найдут – не свяжутся. И уехали.

Телемедицина по-русски

Через 1,5 часа после отъезда «скорой» мне позвонили из районной поликлиники при 4-й градской больнице и спросили, нужен ли мне больничный. Радостно восприняв мой отказ, решили поинтересоваться, получил ли я рекомендации по лечению. Так как рекомендаций не было, то велели быть на связи: доктор перезвонит.

Еще через час мне позвонила женщина, сказала взять ручку и записывать, что купить в аптеке: тамифлю, ингавирин, сироп от кашля – и полоскать горло.

Телемедик предупредила, что у меня еще дважды будут брать анализы, а результат поступит через 10 дней.

Затем были три дня с температурой, которую я сбивал на пару часов парацетамолом, и с кашлем, который не прекращался. Пропали обоняние и вкус (во Франции это считается одним главных симптомов коронавируса). 18 марта, когда я уже не мог сказать даже пары фраз, чтобы не раскашляться, а температура приближалась к 39°, я решился снова вызвать «скорую помощь».

В диспетчерской меня сразу распознали по номеру телефона, назвали мой адрес – и через 15 минут врачи (а не фельдшеры) были у меня. Тоже в защитных костюмах, но врач сразу снял маску, очки и реально меня осмотрел. В этот раз бумаг было в разы меньше, звонок в диспетчерскую был один, чтобы понять, куда меня везти. Местом назначения стал челюстно-лицевой госпиталь для ветеранов войн в 150 м от моего дома.

Первая госпитализация

Это была моя первая госпитализация в жизни. Госпиталь перепрофилировали в «коронаприемник» накануне, в приемном отделении была живая очередь из болеющих и бессимптомных, которых было предписано изолировать после контакта с больными в самолете или на работе.

Так как все медики были в полной противовирусной воздухонепроницаемой экипировке, для облегчения их страданий в помещении были распахнуты все окна. Температура в приемном покое была близка к +8° на улице.

Пройдя через стандартный опросник, я попал к терапевту, который снова записал все мои поездки, номера авиарейсов, а только потом спросил о самочувствии, послушал и отправил на компьютерную томографию, а затем на ЭКГ. Приборы показали двухстороннее полисегментарное воспаление легких, что и записали мне в диагноз. И отправили в четырехместную палату (которая заполнилась уже следующим утром). На все процедуры, записи, общение с разным медперсоналом (никто ни разу не представился, мужчин от женщин в комбинезонах можно было определить только по голосу и обуви) ушло 4 часа.

Война за лечение

На следующий день у меня началась та самая война, ветеранов которой, наверное, лечат в этом госпитале: война за лечение.

Из четырех пациентов в нашей палате симптомы болезни были только у меня. Поэтому первый осмотр продлился две минуты: врач зачитал фамилии, убедился, что все на месте, и пошел дальше. На мой вопрос, что со мной, он ответил: «Будет специалист, она и посмотрит». Ближе к обеду пришла пульмонолог и сообщила, что лечение назначили, будут капать антибиотики и физраствор с витамином С, а также АЦЦ для мокроты. И посоветовала делать зарядку, чтобы голова не болела.

Затем была капельница, обед и чай.

После капельницы я чуть не упал в обморок и попросил, чтобы ко мне пришел врач. Выходить из двухпалатного бокса нам строго запретили, кнопка вызова персонала в палате не работала, так что нужно было стоять под дверью и ловить проходившие мимо белые костюмы. Врач пришел в 21.00. Померил температуру и сказал: «Лечение продолжаем, должно быть лучше, надейтесь, мы всё делаем, как надо».

На второй день про нашу палату забыли во время осмотра. После обеда я все-таки добрался до сестринского пункта и спросил про врача. Сестра начала меня прогонять в палату, так как «главный тут ходит и очень ругается, если больные в коридоре». Я попросил, чтобы он зашел и к нам.

Сила социальных сетей

Я с самого начала болезни начал писать о своем состоянии в Facebook, стараясь относиться с юмором к себе и сложившейся ситуации, но тут мне было не до смеха. В ожидании «главного» я описал все свои претензии к невнятному приему, непонятному лечению, отсутствию врачей, упомянул департамент здравоохранения Москвы (ДЗМ), Минздрав и Роспотребнадзор, а также отправил копию своего поста на мейл главного врача госпиталя, который нашел на сайте. Позже мне прислали телефон одного из кураторов госпиталей из Министерства обороны, которому я описал ситуацию. «Будем разбираться», – сказал он. Результат: более 200 репостов, статьи на сайте «Дождя» и в «Новых известиях», а также несколько запросов от журналистов.

117-й пациент

Ближе к ночи ко мне наконец пришел доктор, который представился пульмонологом-терапевтом из другой больницы и, дословно, «пришел поработать с моими комплайенс». В тот день я был его 117-м пациентом.

Врач послушал легкие, сказал, что никакие анализы мне показывать не обязаны, ­потому что я не врач, чтобы «разбираться в цифирках и буковках». Он отменил один из антибиотиков, и меня начали капать уже третьим видом лекарства за два дня.

Следом в палату пришла главная медсестра – спросить, есть ли у нас жалобы на средний медперсонал. На бедных медсестер жалоб у нас не было абсолютно: они делали, что могли и что им говорили врачи.

Пропавшие анализы

На следующее утро к нам пришел главврач госпиталя (отреагировал на заметку в газете и звонок из ДЗМ), с ним было не менее пяти других врачей. Сначала он попытался уличить меня во лжи, так как я не говорил, что был в Англии, а в заметке это написано (ошибка журналиста). Но затем спросил, на что я жалуюсь, я подробно пересказал факты. Он согласился, что мои претензии обоснованны, обещал разобраться, и вся делегация удалилась.

После этого ко мне пришла настоящий пульмонолог, которая на мое замечание, что мне каждый день меняют лекарство, сказала: «Надо контролировать, что колют, лучше фотографировать баночки с препаратом».

Не остался без внимания врачей и один из моих соседей по палате, чья жена накануне написала жалобы в горздрав и в Роспотребнадзор. К нему за день приходили три раза: убедиться, что конфликта нет, послушать его легкие и т. д. В последующие дни регулярно приходили врачи, каждый раз разные, регулярно меняли лекарства, а также брали мазки и кровь.

Про результаты анализов: я их сдал четыре раза, результат (отрицательный) получил только второго. Первый пропал в «Скорой помощи», а третий и четвертый – не известно где.

Носителей не ищут

Один из моих друзей, с которыми мы вместе летали в Стамбул, заболел точно такой же пневмонией, как и я, и попал в «Коммунарку» – результат его первого анализа был положительным. Друг сообщил обо всех контактах, что были у него после Стамбула, даже номер такси, на котором он возвращался из аэропорта. Казалось бы, все штабы и все службы должны бить тревогу, звонить всем пассажирам турецкого рейса. Но нет, позвонили только третьему другу из нашей компании: приехали, взяли у него мазок – и все. Ни мне, ни четвертому из нашей компании никто не звонил, не писал, а номер рейса «в списках не значится». 

Меня выписали из госпиталя на 11-й день, с чудесным основанием «Пациент пролечен полностью» и рекомендациями по последующему лечению: «Вызвать врача на дом» и «Избегать переохлаждения и перегревания». Друга из «Коммунарки» тоже выписали, он теперь еще две недели должен сидеть на карантине дома: в общей сложности у него почти три недели была температура выше 37°, но все результаты анализа на коронавирус, кроме первого, были отрицательными.

Автор – основатель аукционного дома Pioner & Co.